— Креолка. Она темнокожая креолка без четырех передних зубов.
— Прекрати!
— Вот с такими губами! Вот с таким носом, она великолепна, она таитянка с полотен Гогена, еврейка с картин Боровиковского, она “Камеристка” Ван Дейка, “Лежащая марокканка” Серебряковой и “Скрипач с зеленым лицом” Шагала! Все это — она!
— Нет, — смеется Коля, — только не “Скрипач с зеленым лицом”! Он же мужчина!
— Он не мужчина! Он образ музыки страха и отчаяния! Иногда, под яркими звездами душного бархатного неба, в свете костров лицо Куоки становилось копией с лица “Скрипача” Шагала! Если бы я понимала, что творю, давая клятву!
— Слушай, а как ты нашла Лялю?
— По объявлению. У меня была фотография и инициалы, которые Куока срисовала с чемодана твоей тетушки. Я, конечно, понимала, что найти эту женщину практически невозможно, иногда я лениво просматривала всякие объявления, совершенно не представляя себе, что искать, но Куока предупредила, что, как только эта моракуса научится правильно делать порошок для странствующих в смерти, она захочет продавать свое умение. Я случайно наткнулась на объявление “Учительница пения для глухонемых дает уроки мастерства”.
— И что?
— Ты так спрашиваешь, потому что не знаешь основной заповеди Куски.
— Слава богу, я вообще не знаю ее заповедей!
— Подожди, это звучит очень философски. Человек становится несчастным, если видит, как глухонемой дает уроки пения слепым. Или слепой дает уроки пения глухонемым. Это приблизительный перевод, но значение выражения “учительница пения для глухонемых” для нее было объяснением полной бессмысленности познания чего бы то ни было перед равнодушием и могуществом вечности. Если Куока хотела избавиться от надоевшего ей плохого человека, она желала ему просидеть остаток жизни на вершине горы перед пещерой и смотреть, как глухонемой учит петь слепого.
— Ляля давала такие объявления? В какую рубрику?
— “Работа” или “услуги”. Я позвонила, сказала, что гораздо интересней было бы учить пению слепых. Она рассмеялась и спросила, давно ли я с гаитянских пляжей. Завязался разговор, она предложила мне работу.
Я задумываюсь. Я вспоминаю свой первый выезд в квартиру на Ломоносовском, где молодую белокурую женщину нужно было за два часа превратить в старуху-мусульманку. Я капала в тазик с водой йод, мочила в растворе бинты и накладывала их на розовые щечки, пока не высохнут, — один, два… пять раз, потом — на кожу тонкий слой жидкого теста — мука с солью, потом — глицерин, потом — опять красящие бинты, стяжка для губ, чтобы они стали в мелкую складочку, удлинить нос — две силиконовые накладки, защепки для крыльев носа, обвисшая кожа под глазами — три слоя ПВА с капроновой пленкой, потом — глицерин… Было весело, пока все это не стало подсыхать и стягивать кожу, женщина занервничала, потребовала зеркало, не веря, трогала пальцами дряблые щеки, а когда осталось только вставить линзы, женщина заупрямилась, она говорила, что глаза — это единственное на лице, что она еще узнает.
Получив за подобную развлекаловку почти две тысячи долларов, я удивилась. Захотела узнать, что женщина будет делать в таком виде. “Лежать в гробу. Меня закопают, потом откопают, отмоют и отправят отдыхать. Вы уверены, что на лице не останется пятен?”
Эти странные игры со смертью совсем не были похожи на красочные театральные представления Куоки Лучары, с обнаженными танцорами, огнем и цветами. И я почти год плохо представляла, что делаю, а театр абсурда засасывал, лишал реальную жизнь смысла и яркости, за хорошую работу мне был подарен металлический кофр с набором профессионального гримера, и однажды, приехав по указанному адресу, я обнаружила мертвого мужчину в возрасте и с таким странным цветом лица, что я решила сначала узнать, нет ли у него аллергии на новокаин, потому что без инъекций не обойтись. И я, как дура, сидела возле него почти час, ожидая, когда он придет в себя, — жизнь и смерть так перемешались к этому времени, что я перестала воспринимать реальность как временное окружение, я привыкла к воскрешениям и смертям “понарошку”.
— Ты же не медик, — замечает Коля. — Ты могла не знать точно, жив он или мертв.
— Могла. Я ведь сидела на стуле, закрыв рот платком, потому что…
Потому что он уже начал разлагаться. Я очнулась, только когда в квартиру стали стучать соседи — они услышали запах — и милиция — вызвали соседи, мне повезло тогда, я была так сильно удивлена происходящим, что стала уверять присутствующих не трогать мужчину — он скоро очнется!., а когда меня не послушали, в истерике бросалась на санитаров, чтобы отнять тело, и меня по ошибке приняли за молоденькую любовницу этого человека и в суматохе забыли допросить и потеряли.
Это была ошибка в объявлении. И я узнала, что есть другой человек, который занимается мертвыми, он-то и должен был приехать по этому адресу. Потом объявления стали выходить без указанного адреса, с номером абонентского ящика или телефона. Я их видела, но испугалась своей реакции на мертвое лицо, вспомнила Куоку и поехала к ней, но ехала так долго, что влюбилась по дороге и забыла все на свете. А когда вспомнила, время — эта окаменевшая груда событий, казавшаяся застывшей и неизменной, была разрушена вдруг, как песочный столб. Время было утеряно.
Я сказала Куоке, что нашла моракусу. “Поздно, — сказала Куока, — пятнадцать лун давно прошли, а моракуса все еще играет со смертью. Теперь без жертвы не обойтись!” Ну, в общем, в конце все умерли…
— Как это? — привстал Коля.
— Агента Успендрикова — он вполне мог быть пятнадцатой жертвой — растворили в кислоте именно в тот день, когда я рожала. Ребенок родился мертвым, думаю, это достаточная плата за мою беспечность. Тетушку Лялю спустя несколько дней задушил муж, а злодейка, переехавшая тебе ногу, судя по ее лицу и ладоням, убита “сантехником”.
— Давай укроемся одеялом, что-то холодно стало! Имей в виду, мне тебя совсем не жалко! — заявляет Коля.
— Мне себя тоже ни капельки не жалко.
— Знаешь что, я думаю, тебе нужно кого-нибудь спасти, тогда мир приобретет некоторое равновесие.
— Отличная мысль! Вот только кого?..
— Тихо! Слышишь?..
— Нет, — я замираю, но ничего не слышу.
— Ты идешь по лестнице! Шаги… Вот, опять! Ты идешь голая, а из огромных грудей течет на пол молоко! — шепчет Коля, мгновенно забравшись под одеяло. — Сейчас ты откроешь дверь в ванную, а там — никого! Ш-ш-што ты будешь делать?! — стучит он зубами.
— Я не могу идти по лестнице! — шепчу ему в ухо, приоткрыв одеяло. — Я лежу тут, на кровати!
— Это неважно! Ты что, еще не поняла? В этом доме одновременно существует несколько пластов времени!
В проеме двери образуется длинная фигура в белом и жалобным голосом просит:
— Помогите мне, пожалуйста, речь идет о жизни и смерти!
