— Ради Бога, что ты такое говоришь, Бартоломео! Это предательство.
— А чего ты боишься?
— Нет, мы не должны идти на убийство. Это всегда плохо заканчивается. Во Флоренции перебили всех Падзи, Сальвиати повесили, а Лоренцо по-прежнему на коне, тогда как кости заговорщиков гниют в неосвященной земле. И в Милане после убийства герцога не спасся ни один из убийц.
— Они повели себя как глупцы. Мы не допустим ошибок, как во Флоренции. Народ с нами, и мы не ударим в грязь лицом.
— Нет-нет, этому не бывать.
— Говорю тебе, ты должен. Только так мы обезопасим себя.
Кеччо в тревоге оглядел нас.
— Нам можно полностью доверять, — заверил его Олива. — Не бойся.
— И что вы об этом думаете? — спросил Кеччо. — Я знаю, что думаете вы, Филиппо, и ты, Маттео.
— Я согласен с отцом! — воскликнул Шипионе.
— И я! — откликнулся его брат.
— И я!
— И я!
— Вы все заодно, — кивнул Кеччо. — Вы все хотите, чтобы я его убил.
— Это справедливо и законно.
— Помните, он был моим другом. Я помогал ему прийти к власти. Когда-то мы были близки как братья.
— Но теперь он твой смертельный враг. Он точит секиру для твоей головы и убьет тебя, если ты не опередишь его.
— Это предательство. Я не могу!
— Если человек кого-то убивает, его убивает закон. Это всего лишь возмездие. Когда человек пытается отнять чью-то жизнь, закон разрешает тому, на кого покушались, убить нападающего, и это самозащита. В мыслях Джироламо уже убил тебя — и в этот самый момент он, возможно, уточняет детали твоего реального убийства. Тебе нужно забрать его жизнь, чтобы защитить свою и наши.
— Бартоломео прав, — кивнул Маттео.
Одобрительный гул показал, что и остальные того же мнения.
— Но подумай, Бартоломео, — Кеччо по-прежнему не хотел допускать убийства, — у тебя седина на волосах, тебе осталось не так уж много времени до смерти; если ты убьешь этого человека, что будет потом?
— Клянусь тебе, Кеччо, ты станешь исполнителем воли Божьей. Разве граф не угнетал народ? Почему он уверен, что имеет на это право? Из-за него мужчины, женщины, дети умирали от голода, безысходности, страданий, тогда как он ел, пил и веселился.
— Решай, Кеччо. Ты должен дать нам приказ, — вновь поддержал Бартоломео Маттео. — Джироламо принес много бед. По законам чести и справедливости он должен умереть. И он должен умереть ради нашего спасения.
— Вы сводите меня с ума, — простонал Кеччо. — Вы все против меня. Вы правы в том, что говорите, но я не могу… Господи, я не могу! — Бартоломео хотел заговорить вновь, но Кеччо его остановил: — Нет-нет, ради Бога, больше ничего не говори. Оставьте меня одного. Я хочу посидеть в тишине и подумать.
Глава 9
В десять вечера я пришел во дворец Эсти. Слуга, который позволил мне войти, сообщил, что донна Джулия у отца и он не знает, когда она вернется. Я ощутил горькое разочарование. Весь день мечтал о том, что увижу ее вновь: наша встреча в церкви была такой короткой. Слуга смотрел на меня, ожидая, что я уйду, но желание увидеться с ней пересилило, и я сказал, что подожду.
Меня провели в комнату, которую я уже так хорошо знал, и я сел в кресло Джулии. Положил голову на то место, где к спинке прижимались ее прекрасные волосы, вдохнул едва уловимый аромат.
Ожидание было томительным.
Мое воображение рисовало Джулию, сидящую в этом самом кресле. Я видел прекрасные, нежные карие глаза, алые губы, их изящный изгиб. Лук Купидона срисовали с таких же губ.
Снизу донесся какой-то шум. Я подошел к двери, прислушался. Сердце гулко билось. Пришел кто-то другой, и я, расстроенный, вернулся к креслу. Мне казалось, что я прождал несколько часов, и каждый длиной в день. Неужто она никогда не придет?
Наконец-то! Дверь открылась, и она вошла — такая прекрасная. Протянула мне обе руки для поцелуя.
— Извините, что вам пришлось ждать, но я ничего не могла поделать.
— Я бы прождал сто лет, чтобы увидеть вас на час.
Она села, а я устроился у ее ног.
— Расскажите мне обо всем, что сегодня произошло.
Я выполнил ее просьбу. Во время моего рассказа глаза Джулии засверкали, щеки раскраснелись. Я не знаю, что на меня нашло. Я словно впадал в экстаз и при этом не мог вдохнуть. Неожиданно мною овладело желание заключить Джулию в объятия и целовать снова и снова.
— Как вы прекрасны. — Я встал.
Она не ответила, но смотрела на меня улыбаясь. Ее глаза влажно блестели, грудь вздымалась.
— Джулия! — Я обнял ее одной рукой, второй обхватил ее ладони. — Джулия, я тебя люблю.
Она наклонилась ко мне, вскинула голову, а потом… потом я сжал ее в объятиях, покрывая губы поцелуями. Господи! Я обезумел, никогда раньше не испытывал такого счастья. Ее прекрасный рот, такой мягкий, такой маленький, я едва мог дышать, переполненный счастьем. Как же мне хотелось умереть в тот миг! Джулия! Джулия!
Пропел петух, ночная тьма начала рассеиваться. Первый свет зари заглянул в окно, и я прижал свою любовь к сердцу в последнем поцелуе.
— Не уходи, — выдохнула она. — Я люблю тебя.
Я не мог говорить. Целовал ее глаза, щеки, грудь.
— Не уходи.
— Любовь моя!
Наконец я оторвался от нее, поцеловал в последний раз, и она прошептала:
— Возвращайся скорее.
— Этим вечером! — ответил я.
Я шел по еще темным улицам Форли и размышлял о своем счастье, слишком огромном, чтобы осознать его в полной мере. Казалось абсурдным, что мне даровали такое блаженство. Меня носило по свету, как изгнанника, ищущего командира, под началом которого я мог бы служить. Мне и раньше встречались женщины, но влечение, которое я к ним испытывал, не шло ни в какое сравнение с нынешним чистым и божественным чувством. В других женщинах я часто отмечал какие-то недостатки, иной раз находил их грубыми и вульгарными, но тут столкнулся с такой непорочностью, с такой чистотой! Для меня она была святой и невинной. Ох, как же мне было с ней хорошо! Я посмеялся над собой: еще бы, я же думал, что не влюблен в нее. На самом деле я любил ее всегда… не заметил, когда это почувствовал, да меня это и не волновало, потому что теперь я любил и меня любили. Я не считал себя достойным ее: она такая хорошая, такая добрая, а я бедняк, никчемность. Она казалась мне богиней, и мне оставалось только опуститься на колени перед ней и молиться.
Я шел по улицам Форли, покачиваясь от счастья, словно пьяный. Глубоко вдыхал утренний воздух, ощущал себя таким сильным, довольным жизнью и молодым. Мне нравилось все, и серые стены домов, и резные фасады церквей, и женщины-крестьянки, празднично одетые, входящие в город с корзинами, наполненными разноцветными фруктами. Женщины здоровались со мной, и я отвечал, широко им улыбаясь. Какие они все добрые! Сердце мое переполняла любовь, и она выплескивалась на всех, кто встречался мне на пути. Я чувствовал, что все вокруг любят меня. И сам любил все человечество!
