— Прямо-таки королевская свита! — Кеччо кривил губы.
— Не дешевое это занятие — быть правителем Форли, — отметил Маттео, подливая масла в огонь.
Мы приблизились, и Джироламо, увидев нас, поднялся и сбежал по ступенькам.
— Мой дорогой Кеччо! — воскликнул он, сжимая его руки. — Я жду тебя как главного гостя.
Маттео и я направились к графине. В этот вечер она превзошла себя. Ее серебристое платье сверкало и переливалось. Бриллианты в волосах сияли, как светлячки в ночи. Шею, запястья, пальцы украшали драгоценные камни. Никогда она не выглядела такой прекрасной, такой величественной. Пусть все говорят, что им хочется, Кеччо, и Маттео, и остальные, но она родилась, чтобы быть королевой. Так странно, что дочь грубого солдата и распутницы внешностью ни в чем не уступала любой императрице, предки которой многие столетия восседали на престоле.
Нас она встретила крайне любезно. Меня похвалила за некоторые стихотворения из тех, которые читала, и поблагодарила за посвящение ей пасторальной пьесы моего сочинения. Она не могла воздать должное интеллектуальным достижениям моего дорогого Маттео, но его амурные подвиги дали ей повод игриво упрекнуть моего друга. Она пожелала знать подробности, и я оставил ее, внимательно слушающую историю, которую Маттео нашептывал ей на ухо, причем я не сомневался в том, что сам он героем этой истории не являлся.
Я пребывал в исключительно хорошем расположении духа и огляделся в поисках человека, с которым мог бы над чем-нибудь посмеяться. Заметил Джулию. Я видел ее раз или два после возвращения в Форли, но ни разу не говорил. Теперь же я чувствовал себя уверенно. Точно знал, что она мне совершенно безразлична, но подумал, что неплохо бы хоть немного ей отомстить. Какое-то мгновение смотрел на нее, и принял решение. Подошел к ней и почтительно поклонился:
— Донна Джулия, несравненный мотылек!
Она неуверенно глянула на меня, не зная, как отнестись ко мне.
— Позвольте предложить вам руку, — решительно продолжил я.
Она улыбнулась чуть смущенно и взяла меня под руку.
— Как прекрасна сегодня графиня! — воскликнул я. — Все должны влюбиться в нее. — Я знал, что Джулия ненавидит Катерину, да и Катерина отвечала ей тем же. — Я бы не посмел сказать этого другой женщине, но знаю, что ты напрочь лишена ревности. На этом балу она луна среди звезд.
— Идея не первой свежести, — холодно ответила Джулия.
— Но более чем уместна в настоящий момент. Я думаю написать об этом сонет.
— Как я понимаю, сонеты в ее честь уже писались, и, думаю, дамы Форли будут тебе за него очень признательны.
Я рассердил ее и по собственному опыту знал, что в таком состоянии ей обычно хотелось плакать.
— Боюсь, ты злишься на меня.
— Нет, это ты зол на меня, — ответила она, уже на грани слез.
— Я? Почему ты так решила?
— Ты не простил мне…
Я задался вопросом, а не случился ли у добропорядочного Джорджо очередной приступ угрызений совести, заставивший его покинуть Форли.
— Дорогая моя, — с губ моих сорвался смешок, — заверяю тебя, я целиком и полностью тебя простил. В конце концов, ничего серьезного в наших отношениях и не было.
— Не было? — с некоторым удивлением взглянула она на меня.
Я пожал плечами:
— Ты поступила совершенно правильно. Такие интрижки рано или поздно заканчиваются, и в принципе не так уж важно, когда именно.
— Я боялась, что причинила тебе боль. — Она понизила голос.
Я вспомнил случившееся: тускло освещенная комната, элегантная женщина на диване, холодная и безразличная, и я, охваченный отчаянием. Я помнил блеск кольца с драгоценными камнями на белой руке. И не захотел пожалеть ее.
— Моя дорогая Джулия… ты позволишь мне называть тебя Джулией?
Она кивнула.
— Моя дорогая Джулия, поначалу я чувствовал себя несчастным, я это признаю, но недолго. Достаточно было выпить бутылку вина и хорошенько выспаться. Это такое же действенное средство, как кровопускание при лихорадке.
— Ты чувствовал себя несчастным?
— Естественно. Обычное дело, если тебе указывают на дверь. Куда приятнее самому инициировать разрыв.
— Так это вопрос гордости?
— Не могу этого не признать.
— Тогда я так не думала.
Я рассмеялся:
— Во всем виновата моя слишком уж эмоциональная натура. Я тебя напугал, но в действительности это ровным счетом ничего не значило. — Она молчала, и через какое-то время я продолжил: — Знаешь, когда человек молод, он должен максимально использовать отпущенное ему время. Верность — излишняя добродетель, непрактичная и совершенно немодная.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Проще говоря, ты не особенно любила меня, а я не особенно любил тебя.
— Ох!
— Мы почувствовали влечение другу к другу, а после того как удовлетворили его, нас уже ничего не связывало. Мы поступили бы глупо, если б не разбежались. Если бы ты не порвала со мной, это пришлось бы сделать мне. Женская интуиция подсказала тебе это, и ты опередила меня.
Вновь она промолчала.
— Разумеется, если бы ты любила меня или я — тебя, все было бы иначе. Но в нашем случае…
— Я вижу в углу мою кузину Виоланту. Отведешь меня к ней?
Я выполнил ее просьбу, а когда мы раскланивались, спросил:
— Мы так приятно поболтали и расстаемся друзьями, так?
— Несомненно!
Втайне я надеялся, что причинил Джулии боль и задел за живое. Сожалел, что не сумел сказать ей чего-то еще более обидного. Сам я испытывал по отношению к ней полнейшее безразличие, но, когда вспоминал о своих страданиях, ненавидел ее.
В Форли я теперь знал всех и, покинув Джулию, тут же нашел других собеседников. Гости прибывали. У графа собрался весь цвет Форли, и разговоры становились все более оживленными. Иногда их заглушала музыка, а главной темой вечера была удивительная красота Катерины. Она находилась в прекрасном настроении, и никто не знал, почему графиня так весела, учитывая, что в последнее время она страдала от непопулярности мужа. Теперь же ее мрачность исчезла, уступив место ослепительным улыбкам. Ее окружили мужчины, которые что-то говорили ей, и взрывы смеха свидетельствовали об остроумных ответах. Обаянию графини способствовала чуть ли не солдатская прямота, свойственная Франческо Сфорце, которую Катерина в какой-то степени унаследовала. Люди говорили об уважении, которое выказывал Джироламо по отношению к Кеччо: они рука об руку ходили по залу, увлеченные разговором, напоминая о тех временах, когда со стороны казалось, что они — два любящих друг другу брата. Катерина иной раз смотрела на них и одобрительно улыбалась: не вызывало сомнений, что она радовалась их примирению.
