— Да, но можно попасть в ребро, и в этом случае твой друг может отделаться легкой раной.
— Можно ударить в шею.
— Цель слишком маленькая, и может помешать подбородок. С другой стороны, ранение там, где проходят крупные артерии, почти наверняка окажется смертельным.
— Интересная тема, — кивнул я. — По моему разумению, наилучший удар — снизу вверх, вспарывающий живот.
Я взял кинжал и показал Кеччо, о чем речь.
— Костей нет, нанести такой удар легко, и он неминуемо принесет смерть.
— Да, — согласился Кеччо, — но не мгновенную! Я считаю, лучше всего бить между лопаток. Когда наносишь удар со спины, жертва не видит занесенного ножа и, если действовать быстро, не успевает оказать сопротивления.
— Это всего лишь вопрос вкуса. — Я пожал плечами. — Об этом человек должен судить сам, руководствуясь особенностями своего склада характера.
Какое-то время мы еще поболтали. А потом я предложил Маттео пойти на ярмарочную площадь и взглянуть на людей.
— Да, пойдите, — согласился со мной Кеччо, — а я повидаюсь с отцом.
По пути Маттео рассказал мне, что Кеччо пытался убедить отца на какое-то время уехать из города, но тот отказался, как и жена Кеччо. Я видел старого Орсо д’Орси раз или два. Совсем ослабевший, он никогда не спускался по лестнице, постоянно пребывал в своих покоях. Сидел у камина, играя с внуками. Кеччо заходил к нему каждый день, утром и вечером, но для остальных он вроде бы и не существовал. В доме всем заправлял Кеччо.
На ярмарочной площади толпились люди. Временные палатки торговцев стояли рядами, и крестьянки выложили на столах свои товары: овощи и цветы, кур, уток и другую домашнюю птицу, молоко, масло, яйца. В других местах предлагали мясо, масло для фонарей, свечи. Продавщицы широко улыбались, обмахивались желтыми и красными платками, на шеях сверкали золотые цепочки, головные уборы радовали чистотой. В одной руке они держали весы, в другой — миску с медными монетами, перекрикивались друг с другом, торговались, кричали, шутили, смеялись. Покупатели ходили между рядами, смотрели на товары, выбирали нужный, щупали, нюхали, пробовали, всевозможными способами оценивая качество. В толпе бродили продавцы амулетов, талисманов и колдовских снадобий, громко расхваливая свой товар, локтями проталкиваясь между людьми, ругая тех, кто случайно их толкал. Уличные мальчишки носились по площади, сновали между ног, пролезали под повозками, между шатрами, не обращая внимания на полученные пинки и проклятия, которые неслись вслед. Стоило торговцу зазеваться, сорванцы хватали все, что плохо лежит, и со всех ног уносились прочь. Тут же выступал фокусник, лекарь, вынимающий зубы, пел менестрель. Жизнь на площади бурлила.
— С первого взгляда и не видно, что все эти люди — жестоко угнетаемые рабы, — ехидно заметил я.
— Первое впечатление обманчиво, — ответил Маттео, который многое начал воспринимать слишком уж серьезно. Я не раз говорил ему, что такое отношение к жизни может привести его в монастырь.
— Давай развлечемся, — предложил я, взял Маттео за руку и повел в поисках жертвы. Мы остановили свой выбор на торговке дешевыми украшениями, необъятной женщины с тройным подбородком и раскрасневшимся лицом, с которого градом катился пот. Мы пожалели ее и подошли, чтобы утешить.
— Очень холодный сегодня день, — сказал я, на что она раздула щеки и выдохнула. Порыв горячего ветра едва не отнес нас в сторону.
Она взяла со столика бусы и предложила Маттео купить их для своей дамы сердца. Мы начали торговаться, предлагая цену чуть ниже названной, а когда появились признаки того, что торговка готова уступить, сделали ей последнее предложение, еще снизив цену. Она схватила швабру и бросилась на нас, так что нам пришлось спешно ретироваться.
Никогда раньше я не пребывал в столь прекрасном расположении духа. Я предложил Маттео посостязаться — в беге, ходьбе, скачке, — но он отказался, заявив, что я слишком уж разыгрался. Потом мы пошли домой. Кеччо только что вернулся с мессы, молчаливый и серьезный, как палач. Я пожаловался, что никто не хочет говорить со мной, и отправился к детям, которые приняли меня в свои игры, прятки и жмурки, и пробыл с ними до обеда. Ели мы вместе, и рот у меня не закрывался, я болтал обо всем, что только приходило в голову, но остальные молчали, как совы, и не слушали меня, а потому у меня тоже начало портиться настроение…
Мрачность остальных заразила и меня, безрадостные картины, которые рисовало их воображение, появились и перед моим мысленным взором. Слова иссякли, и теперь мы втроем сидели молча. За стол я садился с отменным аппетитом, но и в этом сказалось влияние остальных, так что кусок уже не лез в горло. Мы возили еду по тарелкам, мечтая об окончании обеда. Я ерзал на стуле, Кеччо сидел, обхватив пальцами подбородок, иногда пристально смотрел на меня или Маттео. Один из слуг уронил тарелки. Мы все вздрогнули, а Кеччо еще и выругался: никогда раньше я не слышал от него бранного слова. Он побелел как полотно — не вызывало сомнений, что он сильно нервничал. Я спросил, который час. Оставалось еще два часа. И тянуться им предстояло, похоже, очень долго. Хотелось, чтобы обед поскорее закончился и я мог встать из-за стола. Я хотел пройтись, но, когда трапеза закончилась, ноги вдруг стали такими тяжелыми, что подняться не удалось: я мог только сидеть и смотреть на остальных. Маттео несколько раз наполнял и осушал свою кружку, и когда вновь потянулся к кувшину с вином, заметил, что Кеччо нахмурился, а уголок его рта приподнялся — верный признак недовольства. Маттео убрал руку и отодвинул кружку. Так резко, что она скатилась со стола. Мы услышали, как часы на церкви пробили три. Казалось, нужный нам час никогда не наступит. Мы сидели и ждали. Наконец Кеччо встал и закружил по комнате. Позвал детей. Они пришли, и он заговорил с ними таким хриплым голосом, что они едва могли его понять. Потом, словно испугавшись себя, обнял их, одного за другим, страстно поцеловал, как целуют женщину, и велел уйти. Подавил рыдание. Мы продолжали сидеть. Я отсчитывал минуты. Никогда они не тянулись так долго. Это было ужасно…
Наконец ожидание закончилось!
В половине четвертого мы поднялись и взяли шляпы.
— Пора, друзья мои! — Кеччо облегченно выдохнул. — Худшие наши беды теперь позади.
Мы последовали за ним. Я обратил внимание, что кинжал, украшенный драгоценными камнями, при нем, и время от времени Кеччо брался за рукоятку, словно хотел убедиться, что оружие на месте. Мы шли по улицам, и люди приветствовали нас. Подошедший нищий попросил милостыню, и Кеччо дал ему золотой.
— Да благословит тебя Бог! — воскликнул нищий.
И Кеччо горячо его поблагодарил.
По узким улицам мы шли в тени, но, когда обогнули последний угол, солнце ударило нам в лицо. Кеччо на мгновение остановился и раскинул руки, словно хотел обнять солнечные лучи, потом повернулся к нам и широко улыбнулся:
— Добрый знак!
Еще несколько шагов привели нас на площадь.
Глава 23
Среди слуг графа был Фабрицио Торниелли, кузен д’Орси по материнской линии. Кеччо сказал ему, что хочет поговорить с Джироламо о деньгах, которые ему одолжил, и думает, что лучше всего сделать это, когда граф пребывает в одиночестве после обеда, а обедал правитель Форли всегда в три часа пополудни. Но Кеччо требовалось точно знать, что граф один, вот он и попросил кузена подать ему знак, когда он придет… Фабрицио согласился, и мы договорились, что будем прогуливаться по площади, пока не увидим его. Все наши друзья тоже прибыли на площадь, и мне казалось, что они разительно отличаются от остальных. Я даже удивился, что люди не останавливают нас и не спрашивают, что стряслось.
