А народу на площади все прибавлялось. Появились женщины низших сословий, их пронзительные вопли присоединились к крикам мужчин. Шум стал оглушающим, и громче всех звучали слова «свобода» и «смерть».
Вдруг кто-то крикнул: «Графиня!» — и крик этот волной прокатился по всей площади:
— Графиня! Графиня!
— Где графиня? Приведите ее. Смерть графине!
Узнав, что графиня во дворце, толпа заорала:
— Во дворец! Во дворец!
Кеччо повернулся к нам.
— Мы должны ее спасти. Если они доберутся до нее, то разорвут. Отведите ее в мой дом.
Маттео и Пансекки собрали вооруженных слуг Кеччо и ушли во дворец. Через несколько минут вывели из него Катерину и детей, окружив их плотным кольцом, с мечами в руках.
Крик вырвался из тысячи глоток. Толпа надвинулась на маленький отряд. Кеччо обратился к людям, требуя, чтобы они дали пройти графине. Горожане чуть отступили, но, когда Катерина проходила мимо, шипели и обзывали ее грязными прозвищами. Она шла с гордо поднятой головой, глядя прямо перед собой. На лице не читался ужас, даже щеки не побледнели.
Казалось, она вышла на площадь, запруженную верноподданными, которые собрались, чтобы поприветствовать ее. Внезапно какому-то мужчине пришла в голову мысль, что она могла спрятать на себе драгоценности. Он пробился прямо к Катерине, ухватился за ее грудь. Она ударила его по лицу. Толпа ответила криком ярости, двинулась вперед. Маттео и его люди остановились, плотнее сжав оцепление.
— Клянусь Богом, я убью любого, кто подойдет на расстояние вытянутой руки! — предупредил Маттео.
Горожане в испуге подались назад, и, воспользовавшись моментом, маленький отряд покинул площадь.
Люди начали переглядываться. Их ненависть требовала выхода, но они не знали, с чего начать. Глаза сверкали, руки чесались. Кеччо уловил настроение толпы и указал на дворец:
— Это плоды ваших трудов, ваши деньги, ваши драгоценности, ваши налоги. Пойдите и возьмите то, что принадлежит вам. Этот дворец! Мы отдаем вам дворец!
Толпа ответила громкими радостными криками, горожане бросились к дворцу, поднялись по лестнице, устроили давку в дверях, разбежались по великолепным залам и комнатам.
Кеччо смотрел, как все больше и больше людей исчезает за дверями.
— Теперь мы их наконец-то проняли.
Через несколько минут толчея в дверях только усилилась, потому что появились те, кто хотел уже не войти, а выйти. В ход пошли кулаки, тут и там вспыхивали драки. Окна распахивались, из них на площадь летели вещи — покрывала, простыни, портьеры, великолепные шелка, парча, атлас. Стоявшие внизу женщины все это подбирали. Иногда завязывались потасовки, но из окон летело так много вещей, что никто не оставался с пустыми руками. Из дворца мужчины выносили охапки всякого добра, до отказа набив и карманы, отдавали все своим женам и вновь устремлялись обратно. После того как с мелочевкой покончили, пришла очередь мебели. Люди выносили стулья и сундуки, торопясь, как бы их добыча не приглянулась кому-то еще. Иной раз двое или трое мужчин тащили тяжелый комод или резное изголовье кровати. Крики и толкотня только нарастали. Покончив с мебелью, оглядываясь, они видели везде только голые полы и стены. Но тут же поняли, что забрали еще не все. Принялись выворачивать двери. С площади мы видели, как за дверьми последовали и оконные рамы. Их выдирали вместе с петлями. От дворца люди уходили, тяжело нагруженные, с окровавленными от тяжелой работы руками.
По всему городу звонили колокола, а люди все прибывали на площадь. Тысячи не смогли ничем поживиться во дворце, и они злобно кричали на других горожан, которым повезло больше. Люди сбивались в банды, стихийно появлялись главари, которые распаляли остальных. Кеччо стоял среди людей, не в силах утихомирить толпу. Внезапно возникла и мгновенно разлетелась по площади новая идея:
— Сокровищница!
Неодолимая, как море, толпа рванула к Габелле, зданию, которое занимали сборщики налогов, и через несколько минут его постигла участь дворца: от него остались только голые стены.
Толпа схлынула и площадь опустела. Обезображенный труп графа лежал на холодных камнях у стены дома, которым Джироламо так гордился. Сам же дом, с зияющими дырами вместо окон, казалось, стал жертвой гигантского пожара: от него остались только голые стены. Он опустел, если не считать нескольких упрямцев, которые еще бродили по залам и коридорам в тщетной надежде чем-нибудь поживиться. Они напоминали стервятников, опоздавших к пиршеству.
Тело графа сделало свое дело и теперь могло покоиться с миром. Кеччо послал за монахами, которые положили труп на носилки, прикрыли его наготу и унесли в церковь.
Пришла ночь, а с ней и некоторое успокоение. Бурлящий город начал затихать. Постепенно все звуки сошли на нет: горожане забылись тревожным сном…
Глава 25
Утром мы поднялись рано. Город принадлежал нам, за исключением крепости. Кеччо уже подъезжал к ней, возвышающейся над городом, и предложил коменданту сдаться. Он, как и ожидалось, отказался, но нас это не сильно волновало: Катерина и дети находились у нас, и мы рассчитывали, что это убедит коменданта открыть ворота крепости.
Кеччо созвал заседание совета, чтобы обсудить, что делать с городом. Сделал это лишь из уважения к заведенным порядкам, потому что для себя он уже все решил и предпринял соответствующие шаги. С учетом городской смуты, крепости, остававшейся в руках врага, и армий Лодовико Моро в Милане надежды выстоять в одиночку не было никакой, и Кеччо принял решение предложить город папе. Тем самым он мог обезопасить себя от внешних врагов, а во внутренние дела владыка Рима особо вмешиваться бы не стал. Реальная власть принадлежала бы самому влиятельному горожанину, ставленнику папы, и Кеччо знал, кто им станет. Более того, и без того мягкая хватка папы могла ослабеть после смерти последнего, в суматохе очередного конклава, и вот тогда появлялась возможность обрести настоящую свободу, а Кеччо мог бы стать настоящим правителем. Поэтому еще прошлой ночью он отправил депешу протонотарию Савелло, назначенному папой губернатору Чезены, с изложением случившегося и предложением папе взять город под свое крыло. Кеччо попросил ответить немедленно и ожидал послания протонотария с минуты на минуту.
Заседание совета назначили на десять утра. В девять Кеччо получил согласие Савелло.
Председатель совета, Никколо Торниелли, открыл заседание, напомнив членам совета о причине его созыва, и предложил высказаться. Поначалу все молчали. Никто не знал, что задумал Кеччо, и никому не хотелось, чтобы его предложение не понравилось Кеччо. Жителей Форли всегда отличали осторожность и осмотрительность. Через какое-то время поднялся какой-то старик, поблагодарил Кеччо за свободу, которую тот принес городу, и предложил ему выступить первым. Идею подхватили, один за другим начали подниматься наиболее влиятельные члены совета и говорили то же самое, пусть и другими словами, как бы претендуя на оригинальность.
