Мисс Ли ужинала с Фрэнком в убогих ресторанчиках в Сохо, где ни скатерти, ни завсегдатаи не могли похвастаться безупречностью, но ей доставляло неимоверное удовольствие наблюдать за бородатыми французами, отдыхавшими вдали от родины, и ненароком подслушивать многословные признания леди, чье положение в обществе едва ли имело какое-то значение. Они вместе посещали концертные залы за рекой, катались на втором этаже автобусов и без перерыва обсуждали погоду, вечность, смысл жизни и слабости друзей, Шекспира и кровяную шистозому
[51]
.
Мисс Ли оставила Беллу и декана в Теркенбери. Вдова пребывала в мрачном спокойствии. На похоронах супруга она не обронила ни слезинки и стояла с рассеянным видом, как будто это формальная церемония, которая не особенно ее трогала. Декан же, который не мог понять дочь, переживал и совершенно упал духом из-за трагедии, и именно Белла старалась его утешить. Она повторяла, что Герберт и теперь вместе с ними, а мебель в доме, розы в саду, голубизна в небесах обрели особое значение, поскольку он, казалось, все еще присутствовал везде.
Вскоре мисс Ли получила от родственницы письмо с приложением записки от Герберта, нацарапанной карандашом за пару дней до смерти.
В письме Беллы говорилось:
Это послание, очевидно, предназначалось вам, и хотя это последнее, что он написал, я чувствую, что вы должны забрать его. Похоже, речь идет о разговоре, который состоялся у вас с ним, и я рада, что нашла эту записку. У отца все хорошо, и у меня тоже. Иногда я с трудом осознаю, что Герберт умер, кажется, он так близко. Я думала, что не смогу без него жить, но совершенно спокойна, и я знаю, что скоро мы вновь соединимся, на этот раз уже навсегда.
Письмо было следующее:
Дорогая мисс Ли!
На днях вы хотели задать мне вопрос, но испугались, что этим причините мне боль. Но я догадался, о чем вы хотели спросить, и ответил бы вам весьма охотно. Разве не это вы хотели узнать: рад ли я, что жил на этом свете, невзирая на бедность, и болезнь, и крушение надежд, и скорую смерть? Мой ответ — да, невзирая на все. Если не считать того, что я должен покинуть Беллу, мне не жаль умирать, потому что я наконец понял: мне никогда не следовало и пытаться стать великим поэтом. А Белла вскоре ко мне присоединится. Я страстно любил мир, и я благодарю Бога за все красоты, которые видел. Я благодарю Бога за зеленые луга вокруг Теркенбери, и вязы, и скучное серое море. Я благодарю Его за прелесть собора в дождливые зимние вечера, и за драгоценные стекла его раскрашенных окон, и за величественные облака, плывущие по небу. Я благодарю Бога за благоухающие цветы и поющих птиц, за солнечный свет и весенний ветер и людей, которые меня любили. О да, я рад, что жил на этом свете, и если бы мне пришлось пройти через все это снова, со всеми горестями, и разочарованиями, и болезнью, я бы с радостью согласился, ибо по крайней мере для меня счастья в жизни было больше, чем боли. Я готов заплатить за это сполна и хотел бы умереть с молитвой благодарности на устах.
Письмо резко обрывалось, как будто он собирался сказать много больше, но ему не представилась возможность. Мисс Ли прочитала письмо Фрэнку, когда он пришел в следующий раз.
— Вы заметили, — спросила она, — что абсолютно все, о чем он говорит, апеллирует к чувствам? А ведь единственное, в чем сходятся философы и священнослужители, — то, что чувства — низшее проявление нашей натуры и их нужно сдерживать самым решительным образом. Они ставят интеллект на гораздо более высокую ступень.
— Они бесстыдно лгут. К тому же легко доказать, что они сами в это не верят. Достаточно посмотреть, с какой заботой они относятся к своему животу и с какой халатностью используют собственный ум. Чтобы сделать пищу удобоваримой, питательной и полезной, прилагаются неимоверные усилия, зато голова забивается любой ерундой, которая попадается на пути. Когда сопоставляешь небрежность, с которой люди выбирают книги в библиотеке Мьюди
[52]
, и тщательность, с которой они заказывают ужин, можно понять: что бы ни утверждали, они уделяют куда больше внимания желудку, чем интеллекту.
— Жаль, что это сказали вы, а не я, — задумчиво пробормотала мисс Ли.
— Не сомневаюсь, вы еще скажете что-то подобное, — возразил он.
11
Миссис Барлоу-Бассетт, культивировавшая модную тенденцию проводить лето за границей, с рвением женщины, не слишком уверенной в своем положении в обществе, как раз готовилась провести август в Хомбурге, когда внезапная болезнь лишила ее сил и обнаружилось, что требуется немедленная операция. Она легла в частную больницу с предубеждением, будто никогда не оправится, и главным образом печалилась, что обрекает Реджи, столь плохо подготовленного к мирским трудностям, влачить дальнейшее существование в одиночестве, как раз когда нежная материнская забота столь ему необходима. Ее сердце изнывало от болезненного желания все время держать сына рядом, но когда он сообщил ей о намерении позаниматься с преподавателем в деревне, она не пожелала препятствовать. Ввиду ее возможной кончины еще больше обострялась необходимость поставить его на ноги в плане профессии, и она решительно подавляла не только свои нежные материнские порывы, но и всякие признаки обеспокоенности собственным состоянием. Она делала вид, что не придает значения предстоящим мучениям, чтобы не отвлекать его от работы. Реджи пообещал писать каждый день и даже (что глубоко ее тронуло) настоял, что останется в Лондоне, пока операцию не проведут. У него не будет возможности навещать ее, но он хотя бы сможет узнать, как она перенесла медицинское вмешательство. Миссис Барлоу-Бассетт приехала на Уимпоул-стрит вместе с сыном и очень нежно с ним попрощалась. В конце концов прямо перед его уходом смелость почти покинула ее, и она не смогла удержаться, чтоб не расплакаться от горя.
— Но если что-то случится, Реджи, и я не поправлюсь, ты будешь хорошим мальчиком, правда? Ты будешь честным, и открытым, и преданным?
— А как думаешь ты? — ответил Реджи.
Она заключила сына в объятия и с решительностью, вполне соответствующей ее внешности, в несколько высокопарном стиле, отпустила без всяких слез и с улыбкой. Но миссис Барлоу-Бассетт несколько преувеличила опасность собственного состояния. Она прекрасно перенесла операцию, а через два дня беспрепятственно приблизилась к полному выздоровлению. Реджи с достаточной регулярностью писал письма из Брайтона, где, судя по всему, учитель проводил лето, и сообщал матери о работе, которую проделал. Он описывал все до мельчайших подробностей, и в самом деле казалось, он усердно занимался, так что миссис Барлоу-Бассетт вознамерилась сделать замечание его преподавателю. В конце концов, шли каникулы, и вряд ли было справедливо таким образом давить на Реджи. Ближе к концу месяца ей стало лучше, и она смогла вернуться домой, а наутро после приезда спустилась вниз, в великолепном расположении духа, радуясь новому самочувствию и прекрасной летней погоде. Она беспечно открыла «Морнинг пост» и, как обычно просмотрела объявления о рождении, смерти и бракосочетаниях. Вдруг ей на глаза попалась собственная фамилия, и она прочитала следующее:
