— Господи, когда же он замолчит! — пробормотала она сквозь зубы. Стыд и унижение казались ей нестерпимыми.
Эдвард продолжал говорить и, по-видимому, не собирался закругляться. Берта с тоской подумала, что его истории всегда отличались длиной и обилием подробностей. Может быть, если он закончит прямо сейчас, еще не все будет потеряно. Крэддок отпустил грубую шутку, и со всех сторон послышались одобрительные возгласы. Берта поежилась и взяла себя в руки: нужно вытерпеть до конца. Почему он не уходит? Затем Крэддок поведал историю из фермерской жизни, и зал взорвался смехом. Перед Бертой забрезжила надежда: быть может, эта вульгарщина поможет ему завоевать расположение неотесанных крестьян, составлявших большую часть публики. Но что скажут Брандертоны, Молсоны, Хэнкоки и прочие? Должно быть, Эдвард не вызывает у них ничего, кроме брезгливого презрения.
Худшее ждало впереди. В заключительной части выступления Эдвард сделал несколько замечаний относительно текущей политики (в которой абсолютно не разбирался), что натолкнуло его на мысли о ненаглядной отчизне. Он открыл кран на всю: патриотизм хлынул мощной струей. Крэддок дудел в грошовые ярмарочные дудки английской праведности, воспевал величие Британской империи; бил в барабаны славы, восхваляя могучую англосаксонскую расу. Эдвард благодарил Господа за то, что родился англичанином, а не кем-нибудь там еще. Томми Аткинс и Джек Тар
[36]
вместе с мистером Редьярдом Киплингом отплясывали джигу под аккорды «Британских гренадеров», а мистер Джозеф Чемберлен исполнил pas seul
[37]
на музыку «Янки Дудл». Образно выражаясь, Эдвард вовсю размахивал национальным флагом.
Его сентиментальность вкупе с дурным вкусом и пошлостью речи вызвали у Берты острое отвращение. Просто ужасно, каким пустоголовым должен быть человек, который оскверняет свои уста выражением столь дешевых чувств.
Эдвард сел. На мгновение повисла тишина, а затем зал грохнул оглушительными аплодисментами. Публика хлопала не из вежливости, нет; все как один повскакали со своих мест и принялись выражать одобрение восторженным ревом. «Молодчина!» — крикнул кто-то, и тут же зал наполнило многоголосое «Он славный и добрый малый». Миссис Брандертон забралась на стул и махала платочком, мисс Гловер неистово хлопала, как будто из механизма превратилась в живого человека.
— Разве не прелестно? — шепнула она Берте.
Важная публика на помосте пребывала в исступленном восторге. Мистер Бэкот тряс руку Эдварду, миссис Мэйстон Райл энергично обмахивалась веером. Выражаясь языком журналистов, сцену можно было охарактеризовать как «единый порыв беспримерного воодушевления». Берта остолбенела.
Мистер Бэкот выбежал вперед.
— Поздравляю мистера Крэддока с великолепной речью. Уверен, его блестящее красноречие, здравомыслие и чувство юмора для всех нас явились сюрпризом. Еще более ценно другое: заключительные слова мистера Крэддока доказали нам, что этот человек имеет сердце — сердце, господа! — и это говорит о многом. Леди и джентльмены, вы хорошо меня знаете. Я немало выступал перед вами с тех пор, как в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году избирался в окружной совет, но должен признать, что не сумел бы произнести более пламенной речи нежели та, которую вы только что слышали.
— Ну что вы, конечно, сумели бы, — скромно сказал Эдвард.
— Нет, мистер Крэддок. Заявляю со всей убежденностью: мне вас не превзойти. Снимаю с плеч плащ победителя и передаю его… — В этом месте мистера Бэкота перебил зычный голос хозяина «Свиньи и свистка» (ярого консерватора):
— Троекратное ура настоящему англичанину!
— Правильно, ребята! — подхватил мистер Бэкот, не обидевшись на то, что его бесцеремонно оборвали. — Троекратное ура настоящему англичанину!
Сотни глоток трижды проревели «ура», а затем вновь начали распевать «Он славный и добрый малый». Когда всеобщее возбуждение поутихло, Артур Брандертон поднялся со своего места и призвал продолжить чествования. Объект всех этих восторгов скромно сидел с удовлетворенным видом, воспринимая происходящее как нечто естественное. Собрание завершилось хоровым пением все той же песни «Он славный и добрый малый», а также британского гимна. Члены комитета и близкие друзья Крэддоков проследовали в соседнюю комнату, где для них были накрыты столы с угощением.
Дамы, взяв Эдварда в кольцо, осыпали его поздравлениями. Артур Брандертон подошел к Берте.
— Потрясающая речь, правда? Я и не знал, что он так красноречив. Ей-богу, у меня прямо внутри что-то перевернулось.
Прежде чем Берта успела ответить, в комнату вплыла миссис Мэйстон Райл.
— Где этот человек? — громко воскликнула она. — Где он? Покажите его мне. Мой дорогой мистер Крэддок, ваше выступление было незабываемо! Это я вам говорю.
— И очень изысканно, — сияя глазами, прибавила мисс Хэнкок. — Вы, должно быть, невероятно гордитесь мужем, миссис Крэддок!
— У радикалов нет шансов, — произнес викарий, потирая руки.
— Мистер Крэддок, дайте же мне подойти к вам! — вскричала миссис Брандертон. — Не могу пробиться вот уже двадцать минут. Вы просто растоптали этих гадких радикалов. Я не сдержала слез, так проникновенно вы выступали!
— Что ни говори, — прошептала мисс Гловер на ухо брату, — а в мире нет ничего прекраснее чувств. Мое сердце было готово вырваться из груди!
— Мистер Крэддок, — прогудела миссис Мэйстон Райл, — вы меня от души порадовали! Где ваша супруга? Я хочу выразить ей свое восхищение.
— Это лучшая речь из всех, что мы слышали! — крикнула миссис Брандертон.
— Единственные верные слова, сказанные вами за двадцать лет, миссис Брандертон, — парировала миссис Мэйстон Райл, буравя взглядом мистера Аттхилла Бэкота.
Глава XXVI
Когда лорд Розбери
[38]
произносит речь, даже газеты, поддерживающие его партию, публикуют текст выступления от первого до последнего слова, причем в первом лице. Говорят, это предел мечтаний любого самого честолюбивого политика. По достижении сей высшей ступени герою остается лишь достойная смерть и пышное погребение в Вестминстерском аббатстве. Газета «Блэкстебл таймс» удостоила подобной чести Эдварда Крэддока: его дебютная речь была напечатана с бесчисленными «я», выделенными жирным шрифтом. Синтаксис подправили, в нужных местах расставили точки — все, как в выступлениях самых известных ораторов. Эдвард купил дюжину экземпляров и внимательно перечитал свою речь в каждом из них, дабы убедиться в правильном изложении его мыслей и отсутствии опечаток. Он также дал статью Берте и стоял за ее спиной, пока она не прочла все от начала до конца.
