И тут сработала система аварийной защиты, оказавшаяся установленной, как показалось сначала физикам, на слишком низкий уровень.
— Ничего страшного, сейчас повторим, — Ферми улыбнулся, установка была приведена в исходное состояние, защита отрегулирована и эксперимент начался вновь.
Энрико снова вытащил последний стержень.
Реакция началась, но внезапно счетчики защелкали громче. Один из ассистентов, которому было поручено следить за температурой установки, с тревогой произнес:
— Неконтролируемо поднимается температура в активной зоне.
Проклятый стержень не хотел вставать на место.
— Аварийная защита!
Стержни аварийной защиты вошли на место, но щелкание счетчиков продолжалось.
— Температура не снижается!
От конструкции стало ощутимо попахивать горелым деревом.
И тут Ферми допустил ошибку, едва не стоившую ему жизни: «Хиллбери!»
Только ждавший этой команды ученый махнул топором:
— Парни! Лейте! И быстро все отсюда. Кадмий — это яд!
Генерала, прибывшего через два дня, мало интересовала атомная энергия. Ему нужна была атомная бомба. Одним из разрабатываемых вариантов был обнаруженный учеными плутоний. Генерал хотел твердо знать о возможности его производства и сколько плутония нужно на одну атомную бомбу.
— Вы говорите, что у вас почти все получилось, но не хватило определенной степени точности.
— Да, генерал, нам нужны более чистые материалы и более точная аппаратура. К сожалению, критическая масса в установке превысила расчетную.
— А что значит у вас, ученых, определенная степень точности? У нас, у военных, ошибка в десять процентов — много. Не хотите ли вы сказать, джентльмены, что допускаете неточность в двадцать пять — тридцать процентов?
В разговор вступил Сциллард. У этого человека «жилка уважения» к высоким военным чинам была не очень развита.
— Наша оценка верна с точностью до двух порядков, генерал.
Гровс высоко поднял брови:
— Два порядка? Как это надо понимать?
— Один порядок — десять раз, два порядка — сто раз, — хладнокровно разъяснил Сциллард.
Генералу показалось, что его вышучивают. Но он сдержался.
— Физика, кажется, называется точной наукой?
— Тоже верно. Физика — точная наука.
— А физические расчеты не точны?
— А физические расчеты не точны.
— Иначе говоря, вы мне предлагаете строить реакторы по производству плутония, существующие только в теории. И это после провала уже второго эксперимента. Вы не находите, что в мире еще не существовало такого идиотского планирования?
Диверсию не заподозрил никто. Чтобы ее осуществить, надо было представлять атомные процессы лучше, чем ученые «Манхэттена». То есть иметь у себя более продвинутую атомную программу. А это представлялось абсолютно невероятным.
Кто сейчас в мире мог заниматься атомом? Британцы? Но они еще с сорокового года передавали в США бесплатно, без всяких условий все свои военно-технические разработки, включая информацию и даже специалистов по своему ядерному проекту. А осенью сорок второго, в разгар битвы за Атлантику, находились в таком положении, что, казалось бы, сама мысль чем-то не угодить дяде Сэму должна казаться им ересью.
Германия? Все помнили, что именно рейх был первой державой, начавшей работы в этой области еще до войны, летом тридцать девятого. Как доносила разведка, немцы делали ставку на тяжелую воду, а не на графит. Но также было известно, что в Германии есть сразу три атомные команды: военные, ученые во главе с Гейзенбергом, и совершенно уж неожиданно собравшиеся «непризнанные гении» под эгидой Министерства почты. Столь странный выбор понятен, если учесть, что по этому ведомству в рейхе проходила радиоэлектроника, а потому имелась достаточная научно-производственная база. Так, может быть, одна из команд обратила внимание на графитовый реактор и добилась неожиданного успеха?
Прочих участников в расчет не брали. Достоверно было известно, что у русских никаких работ не велось еще летом сорок первого, и трудно было поверить, что страна, прилагающая в войне все усилия, может позволить себе идти на столь большие траты, да еще добиться значительных успехов за короткое время. Возможности Японии, по промышленному и научному потенциалу уступающей любой европейской державе, даже Италии, вызывали лишь усмешку. Страна, вкладывающая все ресурсы в третий военный флот мира, просто не потянула бы многомиллиардных затрат. В Италии, по утверждению маэстро Ферми, не осталось никого, кто мог бы поднять такой проект и также остро не хватало ресурсов. Об оккупированной Франции можно было вообще не говорить, как и об игроках «второй линии»: Швеции, Швейцарии, Испании.
Так значит, не диверсия, а неизвестный физический процесс?
В канун Рождества в Вашингтоне в автомобильной катастрофе погиб сенатор Трумэн. Поскольку он был совсем уж незначительной политической величиной, никому не мешавшей, то это происшествие прошло почти незамеченным. Характерная деталь: в знакомой нам реальности о «Манхэттене» ему было сообщено лишь после смерти Рузвельта, уже в сорок пятом. Как показало следствие, сенатор был в изрядном подпитии и сел за руль — со всяким бывает, не повезло.
А вот злодейское убийство коммандера Риковера вызвало много шума, особенно в военно-морских кругах. Сорокадвухлетний офицер Корабельного Бюро успел своей принципиальностью нажить множество врагов среди подрядчиков, да и чего греха таить, среди вашингтонских бюрократов. Ну а там, где крутятся и распределяются очень большие деньги, правит закон джунглей, и это еще мягко сказано! Так что полиция сбилась с ног, отрабатывая версии. И не вина полисменов и контрразведки, что они не могли знать истины. А ведь именно Риковера в другой истории заслуженно назовут «отцом американского атомного флота», с учетом того, что сделал, отстоял, буквально вытянул на себе лично он, родившийся когда-то в Российской империи, в еврейской семье, эмигрировавшей в Америку перед той, прошлой Великой Войной и достигший многого исключительно своим трудом, талантом и упорством.
Чтобы оценить, что он сделал — еще в начале пятидесятых атомный реактор мощностью в тысячу киловатт — тысяча триста «лошадок», мощность электродвигателей большой подводной лодки времен войны, типа нашей К или немецкой XXI, занимал площадь в половину городского квартала. И не было никаких методов проектирования реакторов. Не было инженерных данных по поведению металлов в воде под воздействием одновременно высоких температур, давления и радиации. Не было паропроизводящих ядерных установок. Вообще никто не делал паротурбинных установок для того диапазона температур и давлений в конденсаторе, который характерен для подводной лодки. А ряд компонентов высокотемпературного реактора требовали таких экзотических материалов, как гафний и цирконий, а технологии их получения тоже не существовало! В нашей версии истории эту бесценную информацию, если не всю, то очень многое, принес советским ученым экипаж «Воронежа». А что было делать американцам?
