— А вы, Михаил Петрович? Вы там были за кого? Вы сами лично что делали? Против выступали?
— Против? А вы, Аня, представьте: год двадцать первый. Вы, красная партизанка и подпольщица — в ту, гражданскую, только что завершившуюся. И вдруг Ленин нэп вводит. Говорит, что теперь снова хозяева дозволены. Вы бы тогда, что делать стали? Против Ильича бы пошли, против его воли, его слов?
— Так ведь Ленин прав был! В той обстановке…
— И Горбачев сумел убедить, если не всех, то большинство, что он прав. Ему поверили. Хотя после очень жалели.
— И что было дальше?
— Ничего хорошего. Когда стало хреново, как я уже сказал, «здоровые силы партии и народа» сместили вождя, поставили другого, кто громче всех орал и обещал все исправить. Этот оказался еще хуже, получив в массах выразительное прозвище «Борька-козел».
— А что делали вы, Михаил Петрович? За кого вы там были?
— А мне, когда все началось, было столько же лет, сколько вам сейчас. Комсомолец, лейтенант флота, привыкший, что вождь всегда прав и сверху виднее. Ну а после просто служил. Видел задачу свою — внешний фронт держать, при всем этом, чтоб нас не посмели, как Сербию — эту страну, тоже когда-то социалистическую и нашего друга, в девяносто девятом мировой капитал просто разнес бомбами, а затем ввел войска. На нас же так не решились. Разве этого мало?
— И за кого вы теперь?
Ого, как напряглась! Важен для нее мой ответ. А что мне сказать: за Родину, за Сталина? Банально и дежурно. Вот так и хочется мне, ей в ответ стихи прочесть, что в памяти моей застряли, когда Дима Мамаев в кают-компании декламировал, найдя где-то в Интернете. Как раз в тему — лучше и не скажешь. Вот лишь слова матерные заменить.
От себя не сбежать: миллионы невидимых уз
Не позволят нам детство забыть, даже тем, кому пох…
Мне сегодня, ребята, приснился Советский Союз,
И мне кажется, мы слишком быстро простились с эпохой.
Пусть по «ящику» врут, что поры не бывало мерзей,
Что от знаков масонских над нами ломились карнизы —
Я о том, что у нас во дворе было много друзей,
И о том, что мы в гости к соседям ходили без визы.
Кто-то строил и жил, кто-то тупо глядел на забор,
Кто-то тихо жирел, набивая валютой матрасы,
Но из далей заморских все слышали ангельский хор,
Хотя нам объясняли, что это поют пидорасы.
Мы не то чтоб хотели уйти — просто вышли во двор,
И во тьму повела, побежала кривая дорожка.
Я не знаю, когда появился предатель и вор —
Видно, был среди нас, но до времени крал понемножку,
А, оставшись один, помаячил в окошко свечой —
И, пока мы дрались, помешавшись на собственных бзиках,
Враг вразвалку вошел, поливая святыни мочой,
И уселся на трон, размовляя на недоязыках.
Накурившись кингсайзами «избранных миром эЛ эМ»,
Намотав гигабайты порнухи на метры рекламы,
Мы вернулись к себе, только места хватило не всем…
Мы такую просрали страну… Извини меня, мама!
Неужели мы, взоры потупив, пройдём стороной,
Промолчим… толерантней овцы и пугливее зайца?
Может, хоть напоследок привычно тряхнем стариной,
В напряженной борьбе отрывая противнику яйца?
Не рыдали доселе, авось не заплачем и впредь, —
Из-за меньших обид иногда начинаются войны.
Кто осмелился жить, не боится в бою умереть,
Баллистический путь до врага вымеряя спокойно.
Пусть в палате Конгресса сорвётся на крик неокон,
Пусть «защитники права» зайдутся в истерике, суки,
Но пока на ракетах написано «На Вашингтон»,
У «партнёров по НАТО» по-прежнему коротки руки.
Украина, восстань! Новороссия, больше не трусь!
Возвращаясь домой, отряхни свои пыльные стопы.
Украина, пойми — ты священная Древняя Русь,
А не выродок твари, похитившей имя Европы.
И когда демократы Содома, калифы на час,
Нам истошно вопят: «Встаньте раком — живите как люди!»
Мне смешно, потому что я помню, как было у нас,
И мне хочется верить — еще обязательно будет!
От далеких причалов уйдут в океан корабли,
На далеких орбитах продолжат планиды движенье…
Да, закончилась книга, но в памяти нашей земли
У истории мира по-прежнему есть продолженье —
Будет ветер в листве, смех полудня и полночь утех,
Будет сладок нам грех и горька покаяния чаша —
Будет так, как всегда. Будет так, как должно быть у тех,
Для кого это дом, а не просто «дебильная Раша».
Жизнь покажет — скрепим ли мы братство столетним вином,
Наконец разобравшись, на чьей стороне мы играем,
Или все же, Имперский Союз, ты останешься сном,
Обращенным в минувшее — светлым потерянным раем,
Если нам, растворенным как соль во всемирной молве,
Ныне — жалким терпилам и жертвам предательских козней —
Недостанет ни силы в руках, ни мозгов в голове,
Ни задора в душе, сотворить что-нибудь грандиозней.
[19]
Но не поймет ведь! Это в конце века «Красная Империя» всем будет понятно. А сейчас? Так что, по-другому скажу:
— За коммунизм, как иначе? Чтобы у вас получилось наших ошибок избежать. Войну выиграем, это уже ясно. А после главная битва начнется — за идею, которой нам не хватило тогда. Нет нам дороги назад, тут теперь наш дом, за который сражаемся. Вторая попытка должна удаться. Еще вопросы есть?
— Последний, можно, Михаил Петрович? У вас там семья была?
— Родители остались. Отец, тоже капитан первого ранга, в сорок четвертом родится, через два года. Жены не было. Хотел жениться, но она за границу уехала, с каким-то шведом. Решила, что жить там лучше.
— А она красивая? — мне показалось, что перед этим Анечка шепнула про себя: «дура».
— На вас похожа. Очень.
— Да вы что, Михаил Петрович? С каким-то шведом? Вот, женская логика!
— Чисто внешне, Аня, только внешне.
Молчание в ответ. Да у нее глаза блестят! Это что еще за страсти?
— Я с вами буду, Михаил Петрович, чтобы «вторая попытка» удалась. Что сделать надо, только скажите. А сейчас… простите меня за этот разговор!
Повернулась и убежала к себе. Лишь дверь хлопнула. И что это было?
Только скажите… Знать бы, что именно сказать! Чтобы идея была на всех, а не колбаса! Вернее, колбаса, довеском к идее.
