— Еще есть желающие усомниться в моих словах? — Олег почти успокоился. Зверь получил свою жертву. Толпа зэков ответила угрюмой тишиной. Сейчас на их глазах произошло нечто, что никак не укладывалось в их мировоззрении. Они ожидали, что или этот сопляк поорет и все разойдутся, или если он застрелит Беса, то может начаться бунт. Но произошло нечто странное и страшное. Молодой парень голыми руками убил одного из самых авторитетных и опасных людей уголовного мира. Убил просто так, в назидание другим. И огонь, горящий в его глазах, говорил им о том, что этот человек еще придет и за их жизнями тоже.
— Ну, раз больше желающих нет, тогда закругляемся. Капитан Немченко! — крикнул Соджет демонстративно громко.
Замначлага тут же подошел и отрапортовал: – Товарищ майор госбезопасности, заместитель начальника лагерного пункта капитан Немченко по вашему приказанию прибыл.
— Товарищ капитан, слушайте приказ. — Весь этот спектакль с приказами был рассчитан на урок и вохровцев, пока те и другие были под впечатлением от увиденного. — Этих врагов трудового народа в карцер. Всех. Завтра тех, кто согласится работать, поставить на самые тяжелые участки. Тех, кто работать откажется, расстрелять к чертовой матери. Сейчас, когда весь наш народ под руководством коммунистической партии и товарища Сталина ведет тяжелую и кровопролитную войну с фашистами, мы не можем себе позволить такую роскошь, как просто так кормить этих дармоедов. Как говорил Владимир Ильич Ленин: «Кто не работает, тот не ест». Бывшего начальника данного лагерного пункта майора Черниченкова я арестовываю и забираю с собой. Информация обо всем происходящем в этом лагпункте мною будет доложена лично народному комиссару внутренних дел товарищу Берии. С этого момента вы назначаетесь исполняющим обязанности начальника данного лагерного пункта. Подготовьте необходимые документы и приказы. Я их подпишу. Можете выполнять.
— Разрешите идти? — отчеканил Немченко.
— Идите, — разрешил Олег и, повернувшись к своему заму, добавил: – Селиванов, этого связать и в машину. И остальным тоже прикажи грузиться. Ехать пора, засиделись мы тут.
— Товарищ майор, все готово, можно выезжать, — доложил Селиванов.
— Хорошо, прикажи завести машины, пусть прогревают. Сейчас зайду к Немченко, и идем, — ответил Соджет.
В задании администрации, казалось, все вымерли. Дежурный сидел ни жив ни мертв. В коридоре тишина. Только в кабинете бывшего заместителя начальника лагпункта капитана Немченко было шумно. Когда туда вошел Соджет, все разом смолкли и встали, как того требовал устав.
— Товарищ капитан, — обратился он к теперь уже и.о. начальника лагеря, — можно вас?
Все, находившиеся в помещении, вышли, дав возможность начальству обсудить их вопросы.
— Да, заварил ты кашу, Олег. — Капитан был явно озадачен таким развитием событий.
— Ничего, Кирилл Федорович, пусть спасибо скажут, что я их всех тут не положил. Да и вашего начальника в придачу. Люди на фронте под танки ложатся, а эти сволочи тут устроили себе дом отдыха. Будь моя воля, я бы их всех своими руками бы передушил. — Соджет до сих пор не мог окончательно успокоиться.
— Короче, если будут капать, а капать будут обязательно, я буду за тебя до последнего. Удачи тебе, майор, она тебе очень понадобится.
— Спасибо, — коротко ответил Олег и вышел, так и не попрощавшись. За одно страшное мгновенье на него вдруг обрушились все события этого дня. Навалились усталость, апатия и какая-то равнодушная злоба на этих зэков, на этот лагерь, на эту войну и на весь этот проклятый окружающий мир. При выезде на КПП документы у них проверял какой-то новый старлей, дотошный Петров, наверное, уже сменился. Этот пробежал глазами сопроводительные бумаги, пересчитал машины и, убедившись, что все верно, махнул рукой часовому. Ворота открылись, и машины повезли бывших зэков в новую жизнь.
Карцер, в котором сидели блатные, представлял собой низкий бревенчатый сарай с узкими зарешеченными окошками, расположенными под самым потолком. По периметру он был огорожен колючей проволокой, и единственная дверь этого сооружения освещалась одиноким фонарем. В эту ночь в третью смену на пост по охране карцера заступил рядовой НКВД Степан Ковалевич. В армию из родного белорусского полесья его призвали в мае, как раз накануне войны. И угораздило же попасть Степана в войска НКВД. Сначала он, конечно, очень этим гордился, о чем и написал в первом же письме матери. Но потом, когда началась война, их часть перебросили сюда для усиления охраны окрестных лагерей, поводов для гордости сразу поубавилось. Все воюют, а он в тылу охраняет зэков. Даже письма домой писать стыдно. Да и не напишешь. Сейчас там немцы.
Один старый политзэк как-то ему сказал: «Дурак ты, парень. Не знаешь, что такое война, вот и рвешься туда. Я вот и империалистическую прошел, и Гражданскую, и скажу тебе так – попади ты на фронт, может быть, тебя уже и в живых бы не было. А тут хоть спокойно, хоть не стреляют».
Степан на него не обиделся – враг народа, что с него взять. Вот и агитирует. Контра недобитая.
— Эй, вохра, ну-ка, подь сюды! — раздался из темноты чей-то голос.
Рядовой Ковалевич вскинул винтовку и громко крикнул, пытаясь прогнать свой страх: – А ну кто там, выходи, не то стрельну!
— Я тебе щас стрельну, так стрельну промеж глаз, что потом придет твоей мамке казенный треугольник! — сказал прежний голос. А из темноты вышел уголовник лет сорока. Степан уже научился отличать уголовников от политических по повадкам и внешнему виду. Этот тип был явно не из простых урок. В принципе, часовому запрещено разговаривать на посту. Но начкар предупреждал о том, что стрелять можно только в крайнем случае. Лишние проблемы никому не нужны. Правда, сегодня, говорят, арестовали начальника лагеря, убили воровского авторитета, а всю верхушку блатных посадили в карцер и даже чуть ли не собрались расстрелять. Поэтому всех на разводе инструктировали больше часа и призвали быть особенно бдительными.
— Открой калитку, мне с братвой перетереть надо, — потребовал зэк.
— Не положено. Вообще отойди от ограждения, а то стрелять буду! — подвел итог часовой.
— Да што ты, Кабан, с ним возишься, щас я заряжу разок этому фраеру в бубен, и дело к стороне! — раздался голос за спиной у Степана. Видимо, пока его отвлекал один уголовник, второй перелез через колючку с другой стороны периметра. Ковалевич стал разворачиваться на голос и в этот момент почувствовал острую боль. Удар заточки пришелся точно в печень. Закричать не было сил, и, уже падая на снег, он выполнил свой последний долг, из последних сил нажал на курок. Начальник караула всегда говорил: «Досылайте патрон перед заступлением на пост, если придется стрелять, потом времени не будет».
Уже умирая на девственно-белом снегу, рядовой НКВД Степан Ковалевич вдруг вспомнил добрые руки матери, вкус парного молока, запах теплого хлеба, блеск росы на траве, гнездо аиста на старом тополе, звонкий лай Шарика, озорные глаза Галинки. И понял, что больше этого не будет никогда. Нет, не потому, что он умирает на этом белом снегу холодной зимней ночью так далеко от фронта, а потому, что есть СС, а в СС есть зондеркоманды, а у зондеркоманд есть приказ уничтожать всех мирных жителей, заподозренных в связях с партизанами. А еще у зондеркоманд было два ведра бензина и свободное время, чтобы посмотреть, как догорает старый деревенский клуб.
