Увы, бежать отсюда было трудно или даже невозможно. Нечего и думать взломать толстую дверь, окованную железом, с громадным замком. К тому же скрежет металлических петель обязательно привлечет внимание. Через дверь нельзя выйти, не столкнувшись с Вираго, а бороться с горой бесполезно…
Маленькое окошко, до которого Фьора добралась, встав на скамейку, выходило во внутренний двор, похожий на колодец, но оттуда должен был быть, конечно, какой-нибудь выход. Фьора убедилась, что ее комната находится на нижнем этаже. Окно было закрыто железными прутьями. Чтобы вылезти через него, надо было выломать хотя бы один из них. Фьора начала трясти прутья и обнаружила, что один из них укреплен не очень прочно.
В этот момент раздался скрежет открываемого замка. Фьора прыгнула прямо в постель, страшно испугавшись, что ее намерения будут раскрыты.
Застав ее в постели, Пиппа широко улыбнулась.
– Ты, оказывается, можешь быть разумной? Тогда мы с тобой договоримся. Смотри-ка, я принесла тебе курицу с шафраном, белый хлеб и маринованные сливы! Завтра я дам тебе кьянти, чтобы согреть кровь и разрумянить щеки!
Она поставила миску на колени Фьоре и, к ее большому удивлению, бросила ей даже салфетку (салфетка была большой редкостью, ею пользовались в очень немногих домах), сказав, что это для того, чтобы не испачкать простыни. Потом Пиппа стала наблюдать, как Фьора изящно берет кусочки курицы кончиками пальцев, макая их в соус.
– Видно, что ты хорошо воспитана, – отметила она. – Ты настоящая принцесса, тебе место в самых роскошных дворцах. Жаль, что тебя не научили так же хорошо заниматься любовью. Но после завтрашнего вечера, который, возможно, не понравится тебе, я научу тебя, как доставить удовольствие мужчине, даже если он не имеет желания. Я уверена, что ты способная ученица.
Фьора заперла двери своей памяти, оставив там яркие воспоминания о своей первой и единственной брачной ночи. Филипп был прекрасным учителем, но она не хотела здесь вспоминать ни о чем. К тому же откуда-то донеслись крики, и Пиппа выскочила из комнаты, сетуя на то, что в «этом доме» невозможно иметь и пяти минут покоя.
Вскоре она вернулась и бросила на пол у кровати какое-то существо в лохмотьях, издававшее жалобные стоны.
– Это создание бродило вокруг дома. Ты не знаешь случайно, кто это?
Куча тряпок зашевелилась, и оттуда показалось перепуганное лицо Хатун. По лбу татарки текла кровь.
Фьора вскрикнула и тотчас же опустилась перед ней на колени. Лицо Хатун расплылось в счастливой улыбке.
– Хатун! Что с тобой случилось?
Она хотела обнять девушку, прижать к себе и вытереть кровь, которая все еще текла по ее лицу, но Пиппа грубо оттолкнула Фьору:
– Не трогай ее! Ответь-ка сначала на мой вопрос! Кто это?
– Ее зовут Хатун. Мой отец купил ее мать-татарку, когда та была беременна. Хатун родилась во дворце, она всегда со мной.
– Ха! Так это рабыня! – воскликнула Пиппа.
– Да, но я ее никогда не считала рабыней. Я… я люблю ее. Надо поухаживать за ней. Видишь, она ранена!
– Сама виновата. Она дралась, как разъяренная кошка, когда Беппо, мой младший брат, схватил ее. Она даже оцарапала его. Тогда он ее ударил. Интересно бы знать, что она здесь делала?
– Сначала ей надо оказать помощь, – крикнула Фьора. – Ты видишь, она умирает!
Хатун попыталась подняться, но силы оставили ее. Она упала на плиты пола, лицо ее побледнело, а нос заострился. Ничего не сказав Фьоре, Пиппа наклонилась, взяла Хатун на руки и положила на постель, ругаясь при этом, что ее лохмотья испачкают чистые простыни.
Но, надо признать, Пиппа была энергичной особой. В один момент под обеспокоенным взглядом Фьоры она промыла рану, помазала ее чем-то, и кровь сразу остановилась. Затем она поднесла к носу девушки большой флакон с сильно действующей солью. Хатун чихнула и пришла в себя.
– Вот! Теперь ты видишь, что она не умерла! – удовлетворенно сказала Пиппа. – Пусть все расскажет!
– Немного терпения! – возмутилась Фьора. – Дай ей что-нибудь выпить! Немного вина…
– Еще чего! Ты будешь здесь приказывать?! – прорычала Вираго, но пошла все-таки за вином.
Она плеснула немного вина на дно кружки и дала его выпить Хатун, которая, несмотря на крайнюю усталость, все-таки пришла в себя и смогла говорить. Она рассказала, как на следующий день после похорон своего господина она, переодевшись в лохмотья нищенки, пришла к стенам монастыря Санта-Лючия. Инстинкт любящего существа подсказывал ей, что Фьоре в этом «святом» доме угрожала опасность. Она не отходила от монастыря, лишь ненадолго покидая свой пост, чтобы купить себе что-нибудь поесть на те монетки, что ей бросали прохожие…
– У тебя не было столкновений с братством нищих? – спросила Пиппа. – Это удивительно. Церкви и монастыри – это лучшие места для попрошаек. За них обычно платят…
– Я не видела никого, – сказала Хатун, подняв на громадную женщину свои миндалевидные глаза. – Может быть, нищий, постоянно стоящий в этом месте, был болен?
– Маловероятно! Это очень здоровое племя, – усмехнулась Пиппа. – Нищий или жив и здоров, или мертв. Среднего не существует. Но продолжай рассказывать твою историю!
А рассказ Хатун почти закончился. Через два дня, в самое темное время ночи, ворота монастыря открылись. К ним подошли двое мужчин в масках. Им передали длинный сверток, который один из них положил себе на плечо. Неизвестные тихо удалились. Хатун незаметно последовала за ними до дверей дома, куда они вошли. Она была уверена, хотя никак не могла этого объяснить, что из монастыря вынесли Фьору.
Она убедилась, что была права, так как по городу разнесся слух, что суд божий не состоится, так как обвинительница совершила побег… Хатун не сомневалась в том, что Фьора находится в доме, куда вошли двое мужчин…
В глазах Фьоры горела надежда. Она внимательно выслушала рассказ юной татарки, боясь пропустить хоть слово. Из осторожности она не решалась задать вопрос, который вот-вот готов был сорваться с ее губ.
Но его задала Пиппа, как бы мимоходом, будто речь шла о совсем незначительной детали. Она вынула булавку из нечесаных волос и, разглядывая ее, спросила:
– Как же так случилось, что ты не позвала на помощь? Ты ни к кому не обращалась?
Хатун опустила глаза. Крупные слезы покатились по бледным щекам.
– Я побежала во дворец, чтобы предупредить о случившемся и попросить помощи, но не смогла подойти к нему. Он был окружен солдатами, которые сдерживали толпу. Толпа кричала: «Смерть, смерть колдунье!» Во дворце было тоже много людей. Они растаскивали все. Раздавался треск мебели, которую выбрасывали во двор… Это было… ужасно! Я не знала, куда бежать, кого искать. Я вспомнила о донне Кьяре, но слуга прогнал меня. Тогда я вернулась сюда, чтобы попытаться сделать… я не знаю что.
У Фьоры комок стоял в горле. Она выслушала эти несколько фраз, означавших полный крах и конец всем надеждам. Она испытывала не горе, нет. Ей даже не дали времени пережить ужасное горе, постигшее ее, – смерть отца, но она знала, что еще будет и оплакивать его, и страдать от этой потери. Теперь ее раздирала бессильная ярость. У нее отняли все, оставив ей только честь, но через несколько часов она потеряет и ее. Ее осквернят, унизят, растопчут в грязи, в разврате, от чего добрый Франческо Бельтрами так хотел уберечь невинное дитя…
