Я сказала, что он накормил меня ужином. Пусть это будет как бы гонорар. И уехала.
Потом, дома, глядя ну кучу грязного белья, которое снова придется стирать вручную, я, разумеется, пожалела, что не взяла деньги. В конце концов, от него не убудет, он мужик богатый. А мы с Сашкой из-за моего глупого чистоплюйства теперь останемся без машинки. Но я не привыкла брать деньги у малознакомых мужчин просто так, за красивые глаза. Да и не было у меня никаких красивых глаз, если честно. У нас в семье разделение труда. Натка — красивая, а я — умная. Умная, выносливая, хороший специалист, порядочный человек, верный товарищ, рабочая лошадь, вот за это меня и цените.
Но, видимо, Кирилл считал иначе. На следующий день мне на работу доставили с курьером пакет. В пакете была коробка, в коробке — шелковый мешочек, в мешочке — черная сумочка из крокодиловой кожи.
Машка, коллега и лучшая моя подруга (мы как раз обсуждали дело, когда приехал курьер), повертела сумочку в руках.
— Однако, «Прада», — сообщила она. — Кажется, подруга, у тебя завелся богатый поклонник.
— Бог с тобой, какой поклонник, — отмахнулась я. — Просто клиент. Я его проконсультировала, а гонорар не взяла. Вот он и шлет борзыми щенками.
— Не думаю, что это борзые щенки. Во-первых, дороговато за консультацию. Такая авоська потянет на тысячу баксов, не меньше. А во-вторых — на, читай.
Машка вытащила из сумки записку и протянула мне. На плотной кремовой бумаге каллиграфическим почерком было выведено: «И золотое содержанье книг нуждается в застежках золотых».
Вильям наш, граждане, Шекспир. Ромео, не побоюсь этого слова, и Джульетта.
Конечно, это была невероятная пошлость — посылать мне сумку с цитатой из Шекспира. Но я растаяла. Оказалось неожиданно приятно почувствовать себя женщиной, особенно если учесть, что никто мне сто лет не дарил подарков, не ухаживал за мной, а никаких таких золотых застежек у меня вообще сроду не было, равно как и сумок за тысячу долларов. Было когда-то золотое кольцо, бабушка подарила на окончание школы. Но кольцо пришлось продать лет десять назад. Сашка тогда, помнится, долго болела, лекарства стоили немерено, и у меня не осталось денег даже на молоко.
— Кузнецова, не будь занудой, — подзуживала Машка. — Расслабься ты хоть раз в жизни. Позвони ему, скажи спасибо, а там — по ситуации. В любом случае, ты ничего не теряешь. Дома тебя никто не ждет, Сашка вернется только в конце недели.
Я позвонила. А потом прогуляла работу, потому что мы поехали в Завидово и остались там ночевать.
Это тоже было что-то новенькое. Похлеще сумки «Прада». Я сроду ничего не прогуливала — ни школу, ни институт, ни работу.
Оказалось, быть прогульщицей — замечательно. Был будний день, и в Завидове почти не было народу. Кирилл снял крайний коттедж. С балкона открывался вид на осенний лес и на берег реки. Такой красивый, что ныло сердце.
Вечером мы до одурения парились в бане, потом пили каберне, сидя в шезлонгах перед коттеджем, и молчали. Кирилл кому-то позвонил, и часа через два приехал молодой человек в офисном костюме. Он вручил Кириллу объемистую сумку, пожелал мне приятного отдыха и уехал.
В сумке оказалась пижама почти моего размера, зубная щетка, шлепанцы и черная водолазка, очень похожая на ту, в которой я приехала.
— Ты специально пригнал человека из города, чтобы мне было во что переодеться? — спросила я Кирилла.
Он кивнул. Он выглядел смущенным. Потом признался: боялся не угадать с размером.
Я никогда в жизни не чувствовала себя королевой. А тут почувствовала.
По дороге обратно в город я все нюхала пальцы. Пальцы пахли эвкалиптом. Это от эвкалиптовых веников в завидовской бане.
Мы ехали, дождь стучал в стекла, Кирилл снял руку с руля и положил мне на ладонь. И мне стало так хорошо, так надежно… Хотелось ехать и ехать без конца, всю жизнь, и чтобы его рука лежала на моей.
На заправке мы купили кофе в бумажных стаканчиках и какие-то плюшки. И они были горячими, и кофе пах замечательно, а потом мы остановились в лесу, и я нашла красный подосиновик, и привезла его домой, и он долго еще лежал на куске мха на подоконнике, и каждый раз, когда я на него смотрела, — чувствовала запах леса и вспоминала, как мы шли по промокшей жухлой листве и как из-под листьев выскочила лягушка, почему-то не впавшая еще в спячку.
Потом было много поездок — мы постоянно куда-то ездили, летали, плавали: в Париж на выходные, в Лапландию на Рождество, в Киев среди недели просто потому, что захотелось зайти в Лавру… Почему я вспоминаю именно эту дурацкую лягушку?
Я одним глотком допила чай и сердито шваркнула чашку в раковину. Не будь дурой, Лена. Все в прошлом. Дело закрыто. Решение окончательное, обжалованию не подлежит.
Я поставила в этой истории точку. Даже ушла со старой работы. Ладно, чего уж там, не ушла я вовсе, а сбежала. Вынуждена была сбежать. И казенная квартира не имеет к этому никакого отношения. Если бы Кирилл не подставил меня, прекрасно по сей день сидела бы в прокуратуре.
Я налила еще чаю. Хватит, Лена. Ты хотела оставить все это в прошлом, начать жизнь с чистого листа? Хотела. Вот и начинай. Благо, у тебя для этого есть все возможности.
Новая работа, новая квартира, в которую мы должны переехать на днях… Как сказала бы бабушка — осталось сменить прическу и мужчину… Насчет прически, между прочим, стоит подумать. Вот возьму и перекрашусь в блондинку. А мужчины… Нет. Никаких больше мужчин. Не хочу. Вот не хочу, и все. У меня и без мужчин есть все, что надо человеку для счастья: два десятка томов нечитаных дел, ненаписанная статья, недоваренный борщ, непроверенные Сашкины уравнения… Господи, да ведь у нас же еще английский!
— Сашка! — крикнула я. — Имей совесть! Хватит болтать! Я не хочу всю ночь сидеть над твоими уравнениями в одиночестве, пока ты там обсуждаешь мальчиков со своей Дашей! Клади трубку и иди сюда!
Недовольная Сашка появилась на пороге через две минуты. Она явно на меня дулась.
— Нечего дуться, — сказала я. — Домашнее задание, в конце концов, твое. Не понимаю, почему я с ним сижу, а тебе плевать.
— Потому что мне все равно, что поставят в четверти по алгебре, — честно сказала Сашка. — А тебе нет.
Честность — это наш конек.
— Ладно, — согласилась я. — Считай, что это мои личные заморочки. Я не стану ничего мотивировать, просто будь любезна пойти и переделать алгебру, и чтобы мы больше к этому разговору не возвращались. Решишь задание — можешь сколько угодно беседовать с Дашей, хотя лично я не думаю, что эти беседы тебя сильно обогатят интеллектуально.
— Господи, чем тебе Даша-то не нравится? — спросила Сашка.
Даша мне не нравилась всем. Не нравилось, что, разговаривая с людьми, она жует свой вечный орбит без сахара, то и дело надувая из него пузыри. Не нравились ее замашки великосветской львицы, дорогие сапоги, кричащий макияж, чудовищный апломб… Не нравилось, что папаша ее — жлоб и хам.
