В дверь постучали. Кого это принесло?
— Лен! Елена Владимировна!
А, это наш прокурор Говоров проснулся. С чего это у него вдруг такая активность прорезалась? Надоело самолетики в блокноте рисовать? Или что? Карандаш сломался? Точилку одолжить пришел? А может, чаю хочет?
— Лен! Вы там? У вас все в порядке?
— Извините, Никита, у меня перерыв. Увидимся в зале.
В зале бы ты был такой заботливый, интересовался бы, в порядке я или как. А то сидит, рисует, пока меня этот адвокат с ума сводит.
Через дверь слышно было, как Говоров с кем-то поздоровался и протопал прочь от ее кабинета. Лена допила чай, глянула на часы. Перерыв подошел к концу.
В зал она возвращалась с тяжелым сердцем. Ясно было, что дело развалилось, что подонок, из-за которого старушка оказалась на больничной койке, никакого наказания не понесет. И ничего она, судья, с этим поделать не сможет. Мерзко.
Лене хотелось одного: чтобы все поскорее закончилось. Хотелось выбросить это позорное дело из головы, снять мантию, доехать до дому, завалиться на диван, посмотреть вместе с Сашкой какое-нибудь хорошее доброе кино и не думать о Шипилове с его адвокатом и о Говорове, который озабочен исключительно рисованием, а никак не торжеством справедливости.
Адвокат снова распинался насчет того, какой Шипилов замечательный. Лена его почти не слушала. Когда он закончил, ударила молоточком по столу и объявила прения.
— У обвинения есть вопросы? Заявления?
Ни вопросов, ни заявлений от Говорова Лена не ждала никаких. Но порядок есть порядок.
Однако Говоров неожиданно поднялся с места.
— Позволите и мне зачитать цитату из характеристики? — спросил он.
Почему нет? Сегодня такой день — все читают характеристики.
Говоров открыл папку и стал читать:
— «…Мальчик добрый, ласковый. В начальной школе был робким, застенчивым, если у него не было ручки, мог весь урок просидеть без нее. Из-за врожденной близорукости плохо видел написанное на доске, но боялся спросить. Всегда был усидчив, старался учиться хорошо. В старших классах наладил контакт с одноклассниками, выполнял обязанности редактора школьной газеты, проводил уроки политинформации, являлся членом школьного комитета комсомола. Никогда не позволял себе фамильярности с девушками. Мечтал проявить себя в науках, в труде и ждал высокой любви».
Говоров повернулся к психологу:
— Я хотел бы задать вопрос в первую очередь специалисту. Что вы можете сказать о человеке на основании услышанного?
Психолог пожал плечами:
— Там все сказано: неконфликтный, тихий, добрый…
— На ваш взгляд, может ли такой человек представлять социальную опасность?
— Я не могу судить заочно, но, если исходить из услышанного, — скорее нет, чем да.
— Значит, скорее нет, — сказал Говоров, захлопывая папку. — Между тем то, что я сейчас прочел, — отрывок из характеристики одного из самых кровавых и самых знаменитых серийных убийц двадцатого века — Андрея Романовича Чикатило. Я, собственно, к тому, насколько можно верить характеристикам. Но это так, к слову.
Прокурор повернулся к Лене:
— Ваша честь, я хотел бы вызвать для дачи показаний свидетеля.
Шипилов заерзал на стуле, покосился на адвоката. Похоже, что-то пошло не так. Адвокат нервно покусывал кончик карандаша. Что еще за свидетель? Вроде же разобрались со всеми свидетелями? Или этот гаденыш, подзащитный его, что-то скрыл? Может, там был еще кто-нибудь?
«Гаденыш» сидел, словно кол проглотил. Кого они еще притащили? Какого свидетеля? Во дворе никого больше не было! Или был? Там вроде машина была припаркована, с тонированными стеклами. Олег с Пашкой думали, она пустая, но вдруг кто-нибудь сидел внутри? Просто за темными стеклами его видно не было?
— Вызывается свидетель Анохин Павел Иванович!
У Олега отлегло от сердца. Дурак, чего он беспокоился! Это всего-навсего Пашка! Сейчас Пашка встанет за кафедру, в сто десятый раз расскажет, как они с Олегом сидели на лавочке, потом он, Пашка, отвлекся на телефонный разговор, а потом увидел, что бабулька поскользнулась и упала, Олег хотел помочь, но не успел. И что ссоры никакой не было, какая ссора? И Олега наконец отпустят. И слава богу, потому что суд этот ему уже смертельно надоел.
Адвокат, услышав, что свидетель — всего лишь Анохин, тоже заметно расслабился, показал Олегу большой палец — мол, все о'кей. Шипилов снова откинулся на спинку стула.
Пашка вошел в зал, ни на кого не глядя, глаза в пол, в Олегову сторону даже не повернулся. «Чего это он странный такой?» — подумал Олег. Впрочем, какая разница?
— Свидетель, представьтесь, пожалуйста.
— Анохин Павел Иванович.
Никита встал с места.
— Можно начинать опрос свидетеля?
Лена кивнула — начинайте.
— Павел Иванович, — попросил Говоров, — расскажите суду о вечере двадцать девятого сентября. Где вы были, что делали?
Павел Иванович глубоко вздохнул и забубнил:
— Ну, мы сперва после института зашли в паб на Пушке…
— С кем вы были?
— С Олежкой… То есть с Олегом Шипиловым.
— Вы вышли из паба вместе?
— Да.
— И куда вы направились?
— Пошли погулять.
— Что было дальше?
— Ну, взяли пива и зашли ко мне во двор… Сели покурить…
— Куда вы девали пустые банки из-под пива? Выбрасывали в урну?
— Нет.
— Куда же?
— Бросали в щит, у нас во дворе такой шит стоит, гордость нашего района, все такое…
— И тогда к вам подошла Осипова?
— Да.
— Что произошло дальше?
— Бабка эта, ну, Осипова, подошла к нам и давай гнать телеги. Типа, вы над памятью надругались, хулиганы, идите в другое место и все такое. Ну, Олег ей говорит: сама, мол, вали отсюда, пока тебе ноги не переломали.
— Шипилов употреблял нецензурные выражения? Оскорблял Осипову?
— Да.
— Не припомните, что именно он говорил?
— Говорил, что она старая шлюха и коммунистская подстилка. Она услышала — и в крик: я, типа, сейчас милицию вызову, а ну пошли прочь, как не стыдно… Ну, Олег встал и начал ее пихать.
— Как именно?
Пашка снова глубоко вздохнул и принялся теребить рукав куртки. Теребил он его так усердно, что казалось, сейчас оторвет.
— Сначала руками, потом за шиворот взял и дал пенделя… Ну, ногой пнул пониже спины, в общем. Она упала, орать стала… Эта, вторая женщина, вышла из подъезда…
