Бондарь, намеревавшийся переступить порог, совсем забыл о том, что держит в руке тлеющую сигарету.
– Зараза, – прошипел он, инстинктивно разжав обожженные пальцы.
Милочка взялась за дверную ручку:
– Прощай же, любимый.
Не выпуская ее из виду, Бондарь нагнулся, чтобы поднять дымящийся окурок.
Милочка открыла дверь.
В то же мгновение в ванной набух огненный волдырь, лопнувший с таким оглушительным грохотом, что дальнейшее происходило в кажущейся тишине.
* * *
Уууууууххххх! – пронесся по комнате огненный смерч.
Если бы Бондарь стоял во весь рост, его вышвырнуло бы на мостовую, как пушинку. Но взрывная волна подхватила его лишь для того, чтобы припечатать спиной к ограждению балкона. Выдавленные взрывом стекла пронеслись над ним, разваливаясь в воздухе на сотни сверкающих осколков. Волосы затрещали от невыносимого жара, в лицо ударило бетонное крошево.
Бондарь инстинктивно зажмурился, предохраняя глаза, а когда вновь открыл их, из дверного проема валил дым, смешавшийся с пылью.
Повсюду звучали тревожные человеческие голоса, казавшиеся слабыми и тоненькими, как зудение комаров. Раздался приглушенный хлопок: это взорвался кинескоп загоревшегося телевизора. Электричество погасло, и гостиничный номер, освещенный языками пламени, выглядел, как преддверие ада. Высвободив ноги из-под обломков бетона и кирпичей, Бондарь ворвался туда, ища глазами Милочку. Для того, чтобы обнаружить ее, сначала пришлось поднять обугленную дверь и отбросить ее в сторону.
Справившись с задачей, Бондарь тут же пожалел об этом.
Она была еще жива, хотя ничем не напоминала ту Милочку, которую он совсем недавно сжимал в своих объятиях. Да, она была жива, но превратилась в закопченный кровоточащий обрубок с одной уцелевшей рукой. В скрюченных пальцах чадила белая тряпица. Та самая, которой Милочка взмахнула, прежде чем открыть дверь ванной комнаты.
Прощай, любимый, сказала она, и привела в действие простенький механизм, установленный внутри. Приняв на себя взрыв, предназначавшийся Бондарю.
Секунду или две он смотрел в единственный Милочкин глаз, чудом сохранившийся на изуродованном лице. В нем скопилось столько ужаса и нечеловеческого страдания, что выдержать его взгляд было свыше сил Бондаря.
– Хочешь уйти? – тихо спросил он, опустившись на колени возле Милочки.
Глаз утвердительно закрылся, выдавив мутную слезу, окрашенную в розовый цвет. Конечно, она хотела уйти – безрукая, безногая, с кровавым месивом вместо лица. Эх, если бы Бондарь был в состоянии повернуть время вспять! Но он не умел этого, точно так же, как не умел воскрешать или исцелять близких. Скорая и безболезненная смерть – вот и все, что он мог предложить Милочке.
Не так уж много. Не так уж мало.
– Не бойся, – прошептал Бондарь, нащупывая сонную артерию на ее шее.
Она промолчала. Может быть, потому, что у нее не осталось сил даже для того, чтобы вымолвить хоть словечко, а может, потому, что уже сказала все, что должна была сказать.
Счастливо оставаться… Я ухожу навсегда… Прощай, любимый…
«А я ей ничего не ответил, – вспомнил Бондарь, смыкая пальцы, смежая веки. – И это правильно, это честно. Разве я хоть немного любил Милочку? Какая, к хренам собачьим, любовь, когда весь состоишь из одной только сплошной ненависти!»
Так воскликнул он мысленно, а потом очень тихо и очень отчетливо произнес вслух:
– Я тебя люблю.
Милочка вздрогнула. Агония ее была короткой и слабой. Словно птичка немножко потрепыхалась в руке, прежде чем утихомириться.
Убедившись, что пульс под пальцами больше не прощупывается, Бондарь встал и дважды врезал кулаком в стену.
– Блллл…
Занывшие костяшки пальцев привели его в чувство. Давя подошвами хрустящие осколки, он выбрался из номера. Входную дверь тоже снесло с петель, накрыв ею еще одну женщину. Приподняв дверь, Бондарь увидел распластанную на полу дежурную. Ей досталось меньше, чем Милочке, но хватило и этого. Доказательством тому были остекленевший взгляд несчастной и черная лужа вокруг ее раскроенной головы. «Подслушивала, – догадался Бондарь, осторожно укладывая дверь обратно. – Но не слишком ли высокая плата за обычное бабское любопытство? Что же ты творишь, судьба-злодейка?»
В длинном черном коридоре, затянутом пеленой едкого дыма, нарастал гомон десятков голосов, в котором прорезался то кашель, то визг, хлопали двери, звучали торопливые шаги. Надсаживая глотку, Бондарь заорал в клубящуюся темноту:
– Сюда нельзя, сейчас опять рванет! Ложитесь, все ложитесь!
Судя по шуму, собравшиеся в коридоре дружно повалились на пол. Кто-то заплакал, кто-то затараторил в телефонную трубку: «Алло-алло, милиция, у нас теракт, да-да, теракт, взрывом полгостиницы разворотило, все горит, все рушится!»
– Сказочник хренов, – буркнул Бондарь, возвращаясь в номер, озаренный неверным светом оранжевого пламени.
Сборы заняли минимум времени. Действуя с четкостью робота, Бондарь побросал вещи в сумку и, избегая смотреть на Милочкин труп, заглянул в ванную комнату.
Она выглядела так, словно в ней на славу порезвилась бригада безумных молотобойцев. Дальняя стена, растерявшая почти всю плитку, угрожающе кренилась внутрь. Было странно видеть на ней уцелевшее зеркало, но еще более дико смотрелся отразившийся в нем Бондарь, чумазый, голый по пояс, с грудью, иссеченной порезами и ссадинами.
Тогда он шагнул к водяной струе, хлеставшей из перебитой трубы, и принялся умываться. Ему не хотелось, чтобы встречные в потемках принимали его за обитателя Преисподней.
XI. На тропе войны
Когда одетый Бондарь с сумкой в руке выбрался на балкон, внизу торчала кучка зевак. Если бы не поздний час, их могло бы оказаться возле гостиницы значительно больше. Чужая беда всегда завоевывает зрительские симпатии, особенно, если она эффектно обставлена. Это был именно такой случай.
Надрывались милицейские сирены, голосили пожарные машины, пронеслась и скрылась за углом полыхающая фарами карета «Скорой помощи». Пока что главные события разворачивались возле центрального входа, и это давало возможность уйти по-английски, не прощаясь.
Бондарь повернулся к соседнему балкону, где сидел на корточках мужчина, баюкающий обеими руками окровавленную голову. Свидетель из него явно никудышний, что ж, тем лучше для него. Бондарь не хотел причинять вреда братьям-славянам. Свои, как-никак, хоть и дико «нэзалэжние».
Не так давно Бондарю довелось побывать в Севастополе, где он лишний раз убедился в том, что украинцы и русские имеют общего гораздо больше, чем хочется думать различным политикам, сталкивающим оба народа лбами. Что касается Бондаря, то он не мог заставить себя относиться к рядовому украинцу так, словно перед ним находился чеченский боевик или эстонский фашист. Вместо того чтобы прикончить потенциального свидетеля, он отвернулся, швырнул сумку вниз, затем перебрался через перила и последовал за ней.
