Операция прошла без сучка без задоринки. Не зря Катерина часами разучивала этот фокус на зоне, доводя его до совершенства.
Разыгрывая из себя жертву, сдавшуюся на милость победителя, она ждала, пока утративший бдительность Бондарь склонится над ней. Он так и поступил. Держась за него, Катерина подумала, что с вытекшим глазом он будет не так галантен… Внезапная боль, шок, инстинктивное желание избавиться от острой пластины, впившейся в лицо. Пока Бондарь придет в себя, его пистолет перекочует к Катерине, а уж спустить курок она сумеет. Выбраться наверх со сломанной лодыжкой тоже будет не так уж сложно. Лишь бы выплюнуть лезвие точно в цель.
И Катерина уже была готова проделать это.
Внезапно изменившееся выражение ее глаз предупредило Бондаря об опасности. Готовясь предотвратить нападение Катерины, он стиснул кисти ее рук, по-прежнему цепляющиеся за его куртку. Это было ошибкой. Даже не пытаясь освободиться, Катерина приподнялась с земли.
Ее язык успел извлечь лезвие из-за щеки, ее губы приоткрылись, ее легкие до предела наполнились затхлым подземным воздухом. Осталось лишь согнуть стальную пластину языком и хорошенько дунуть, чтобы она, спружинив, вылетела изо рта, как пуля.
– Гадина!
Заметив проблеск стали, Бондарь молниеносно ударил ее по губам тыльной стороной ладони. Лезвие рассекло Катерине верхнее нёбо.
– Тварь!
Кулак врезался в скулу, едва не заставив Катерину проглотить бритву. Лопнувшее пополам лезвие распороло язык и засело в нем двумя острыми занозами. Затем последовал удар в челюсть снизу, окончательно раскрошивший металлическую пластину, заодно с зубами.
Рот Катерины наполнился кровью. Она уже и не помышляла о сопротивлении, а лишь плевалась окровавленными осколками бритвы да мычала, опасаясь подавиться собственными зубами.
– Убить тебя, что ли? – задумчиво пробормотал Бондарь. – Да, пожалуй, я так и сделаю. На кой черт сдались мне твои россказни? Никогда не интересовался откровениями лесбиянок.
С этими словами он выпрямился и навел на Катерину пистолет.
– Не надо! – взмолилась она.
Ее лицо разбухало прямо на глазах, подобно тесту, в которое добавили дрожжи.
– Надеешься выиграть время? – спросил Бондарь, стараясь смотреть на «беретту», а не на скорчившуюся у его ног шпионку. – Хочешь начать все сначала?
– Нет, что ты! – воскликнула Катерина. Она ужасно боялась, что поврежденный рот делает ее речь недостаточно внятной, потому повторила свое коротенькое заклинание: – Что ты!
– Хочешь дать показания? – удивился Бондарь.
– Да!
– Я бы на твоем месте отказался. Расправь плечи и гордо подними голову, сверкая глазами. Получится эффектно.
– Нет! – Катерина помотала спутавшимися волосами.
– Но ты ведь уголовница, черт бы тебя подрал, – настаивал Бондарь. – Прояви гонор, докажи, что не боишься смерти.
– Нет… Нет…
– Ужасно хочется всадить в тебя пулю. Не лишай меня такой возможности.
– Я бу-уу о-о-ии.
Бондарь поморщился:
– Что-что?
– Я буду говорить, – повторила Катерина, делая отчаянные попытки изъясняться членораздельно.
– Тогда выплюнь изо рта все, что тебе мешает и начинай, – распорядился Бондарь. – За попытку соврать – смерть. За попытку умолчать хотя бы один крошечный факт – то же самое. И не думай, что тебе удастся меня разжалобить. Твой напарник Макс тебя ждет не дождется на том свете.
По грязным скулам Катерины потекли потоки слез. Не Максима Кривченко она оплакивала, а саму себя, ту прежнюю, бесшабашную Катюху, которой сам черт был не брат. Та блатная деваха исчезла, испарилась. На ее месте размазывала по лицу сопли раздавленная, сломленная, несчастная баба, растерявшая гонор и добрую половину зубов. Но, невзирая на это, мечтающая выжить во что бы то ни стало.
XXIV. Одесса-мама против дяди Сэма
С самого утра менеджер отдела новостей Джоан Лепски чувствовала себя неотразимой. Тому причиной были особые колготки с пикантной прорезью посередине. Только эти колготки на голое тело и никакого белья – ощущение собственной порочности и доступности возбуждало Джоан похлеще патентованных препаратов. То и дело одергивая платье, она крутилась перед зеркалом и фантазировала о том, как кто-нибудь из мужчин уволочет ее в темный уголок и беспрепятственно овладеет ею. Для этого было бы достаточно задрать подол ее платья ну и, пожалуй, наградить ее легкой, но властной пощечиной. Никто еще не обходился с Джоан подобным образом, хотя она мечтала об этом чуть ли не с детства.
Но сотрудники мужского пола не спешили порадовать ее маленькими знаками внимания. Одни пялились в экраны своих лэп-топов, другие болтали по телефону, третьи обсуждали всякую ерунду, попивая кофе из пластиковых стаканчиков. Безмозглые идиоты, сердито подумала Джоан. Ничего не видят дальше своего носа. Вся надежда на Сида с его широкими плечами и волосатыми руками. Настоящего изнасилования, конечно, не получится, но ведь всегда можно закрыть глаза и представить себя беззащитной жертвой неумолимого маньяка.
С мыслью об этом Джоан бодро простучала каблуками по ковровому покрытию коридора, открыла дверь и заглянула в кабинет Штейна.
– Хай, – чирикнула она, обнажив безупречные металлокерамические зубы.
В следующую секунду улыбка сползла с ее лица. Она еще никогда не видела Сида таким… таким странным. Если он и походил на шерифа из вестерна, то этого шерифа сначала огрели чем-то тяжелым по голове, а потом еще встряхнули его так, что галстук сбился набок, а рубаха частично вылезла из брюк. И кто-то взлохматил ему прическу, отчего набриолиненные пряди встали торчком, словно иглы дикобраза.
– Хай, – повторила Джоан упавшим голосом. – Как дела?
– Хреново, – сказал Сид по-русски.
– Khre-novo? – переспросила Джоан. – What it is mean, khrenovo?
– Это значит – через жопу.
– Jo-pa?
– Она самая. Глубокая и черная, как лисья нора.
Сид перешел на английский, но Джоан от этого легче не стало. Что за нора, о которой ей здесь толкуют? И почему она не видит одной из тех ответных улыбок, которые американцы включают автоматически, как поворотные огни своих автомобилей?
Когда Сид встал и вышел из-за стола, Джоан с удивлением заметила миниатюрный микрофон, торчащий у него в ухе. А еще она подумала, что получать пощечины от мужчин, наверное, не так здорово, как об этом мечтается. И очутиться наедине с Сидом в укромном уголке ей тоже перехотелось. Его покрасневшие глаза не сулили ничего хорошего от подобного времяпрепровождения. Он превратился в человека, от которого можно ждать одних только неприятных сюрпризов.
Попятившаяся Джоан зацепилась каблуком за порог и едва устояла на ногах.
