Бондарь тоже был с пистолетом и тоже в пиджаке, таком же жеваном, как у напарника. Но он притворился, что его это не смущает.
– Так сейчас стильно, – заверил он Костю.
– Чего-чего? – Тот раздраженно повел плечами. – Что за стиль такой, не врубаюсь?
– Мятый пиджак – признак состоятельности и наличия собственного авто. – Бондарь не удержался от ухмылки. – Наверное, еще круче появиться на людях в пижаме, но до настоящей свободы нравов мы пока не доросли.
– Совки ведь, – поддакнул Костя. – Трудное детство за железным занавесом и все такое прочее.
– Зловещая тень Сталина, – продолжил Бондарь. – Подавление всяческого свободомыслия…
– Удавка коммунистической морали…
– Отсталость и узость взглядов…
– Зато теперь хоть с голой задницей ходи, никто тебе плохого слова не скажет…
Обмениваясь такими репликами, они вошли в ресторан при трехзвездочном отеле «Ярд». К их величайшему удовольствию, здешний оркестрик выступал под открытым небом, что позволяло расположиться на террасе летней площадки с фонтаном. Его окружал бассейн, выложенный из дикого камня, в котором полоскались ветви ивы. Над столами и стульями из синего пластика высились башни кипарисов. На фоне ночного неба они казались вырезанными из черной бумаги.
Бондарь с Костей уселись таким образом, чтобы каждый мог видеть половину террасы и оба входа. Публика подобралась приличная – ни одной пьяной рожи, ни одной откровенной проститутки. Беседы велись чинные, голоса присутствующих были негромкими.
Оркестр то ли уже отдыхал, то ли еще не начал музыкальную программу. Овальная сцена была заставлена микрофонами, аппаратурой и инструментами.
– Никогда не видал таких здоровенных мандолин, – признался Костя, приглядевшись к сцене.
– Это базуки, причем электрические, – пояснил Бондарь с видом заправского меломана.
Ему действительно пришлось значительно расширить свой кругозор перед вылетом в Севастополь. Ведь певица Ариана Патрича, которая могла вывести на след беглого старпома, была гречанкой по происхождению, так что половина ее репертуара состояла из народных песен. Как не бывает на Руси настоящей деревенской свадьбы без баяна, так невозможно представить себе греческий оркестр без базуки. Этот инструмент берет свое происхождение от древней кифары и широко распространен в Греции, на Кипре, в Израиле и Турции. При всей своей незатейливости базуки пережили тяжелый период, когда были объявлены вне закона, поскольку музыка подобного рода звучала в тавернах, где обычно собирались так называемые «ребетико».
– Кто такие? – спросил Костя с таким умным видом, словно собирался немедленно начать научные исследования в этой области.
– Криминальные элементы, – пояснил Бондарь. – Слово «ребетико» означает то же самое, что наше «рёбя», «робя».
– Ребятишки, значит? В смысле пацаны?
– Ага. Слышал когда-нибудь «Сиртаки?»
Костя фальшиво напел пару тактов этой зажигательной мелодии и вопросительно посмотрел на Бондаря:
– Так?
– Примерно. Лет сорок назад по всему миру прошел фильм «Грек Зорба», в котором впервые прозвучал мотив «Сиртаки». Поскольку фильм пользовался дикой популярностью, греческие власти отменили запрет на базуки, и теперь ты можешь наслаждаться их звучанием сколько душе угодно.
– Моей душе угодно выпить пять капель водочки или коньячку, – чистосердечно признался Костя.
– Музыкой нужно наслаждаться на трезвую голову, – сказал Бондарь, дивясь тому, как наставительно звучит его голос.
– Музыкой? Наслаждаться?.. Гм. – Костина физиономия приняла озадаченное выражение. В этот момент он напоминал большущего пса, которому предложили полакомиться пластмассовой косточкой. Но неожиданно в его глазах вспыхнули искорки самого живого, неподдельного интереса. – Послушай, – сказал он, указывая на базуки, – сколько на этих балалайках струн? Никак не могу сосчитать.
– Четыре двойных, – ответил Бондарь, не понимая, куда он клонит.
– Зачем двойные? – изумился Костя.
Тут Бондарь вспомнил о мотке стальной струны, неизменно хранящемся в кармане напарника, и догадался, что этот неожиданный интерес носит чисто профессиональный характер.
– Греки, – сказал он, скрывая улыбку, – очень эмоциональный народ.
– Ну и что?
– А то, что они не умеют рассчитывать силы. Обычные струны у них рвутся.
– В моей практике, – с достоинством произнес Костя, – такого ни разу не случалось, веришь?
Расхохотаться во весь голос Бондарю помешало появление официанта, важно подплывшего к столу. Блокнот он держал не на весу, а на собственном животе, выпяченном как бы специально для этой цели. Заказав ужин, напарники обменялись быстрыми взглядами, и Бондарь, проклиная собственную мягкотелость, попросил принести вина.
– Какого именно? – спросил официант.
– Белого, – решительно произнес Костя.
– «Алиготе»? «Ркацители»? «Монастырская изба»?
– Сухого и десертного не надо. Нормальное тащи. Мадеру там, херес, портвейн…
– Все три наименования? – оживился официант.
– Бутылки «Кокура» будет вполне достаточно, – вмешался Бондарь, наградив Костю испепеляющим взглядом.
– Чего ты вызверился, командир? – обиженно спросил тот, когда официант унес свой живот в направлении кухни. – Я же просто перечислял.
– Знаем мы эти перечисления, – проворчал Бондарь, закуривая сигарету. Во рту у него было сухо, как в Сахаре, и он совершенно точно знал, что парой бокалов вина утолить эту жажду не удастся. Но он надеялся, что сегодня ночью ему и Косте понадобятся трезвые головы. При мысли об этом на сердце у Бондаря потеплело, а дым от, конечно же, фальшивого «Монте-Карло» показался ему значительно ароматнее, чем обычно.
* * *
Не прошло и пятнадцати минут, как были поданы блюда, именовавшиеся в меню «бiточки по-сiлянськi з картоплею а-ля Нотр-Дам де Пари». Нотрдамские биточки представляли собой пережаренные комки мяса, обильно политые бурым соусом. В качестве «картопли» выступали две порции пюре, украшенные цветными точками моркови и горошка. Соус, растекшийся по тарелкам, грозил подмыть картофельные возвышения. Это походило на строительную площадку с горами песка, утопающими в лужах.
– Приятного аппетита, – сказал Бондарь Косте, прежде чем отправить в рот первую порцию подмокшего пюре.
– Тем же концом по тому же месту, – вежливо отозвался тот.
Едва они успели сделать по глотку вина, как на сцене появился греческий оркестр, состоящий из пятерых мужчин разного возраста.
– Кто из них Ариана? – осведомился Костя. – У греков принято давать мужикам женские имена?
Музыканты принялись настраивать аппаратуру и инструменты, переговариваясь между собой приглушенно, но очень оживленно.
