– Вы сказали, что я счастливчик, – робко напомнил Шадура.
– А, вот вы о чем!.. Но я вас не с возвращением с того света поздравлял, отнюдь. Вам повезло лишь в том, что дежурю по Управлению сегодня я, а не кто-нибудь другой. Ваш звонок заинтриговал меня настолько, что я решил сначала побеседовать с вами лично, а уж потом…
– Что потом? – Шадура не узнал собственного голоса. Таким высоким и звенящим он был много лет назад, на перекличках в пионерском лагере.
Мужчина оставил его вопрос без внимания.
– И все равно, – скучно сказал он, – после того, как я удовлетворю свое любопытство, вас, Василий Петрович, ожидают все круги здешнего ада. Вы же отдаете себе отчет, что находитесь не на Тверской, а на Лубянке?
– Простите, – всполошился Шадура, – забыл, как вас по имени-отчеству…
– Разве я вам представлялся?
– Ну как же! По телефону вы назвались полковником… полковником…
– Фамилия из головы вылетела? Поздравляю. – Мужчина поощрительно улыбнулся. – Иначе пришлось бы выбивать ее специально. Вот полюбуйтесь… – Он ткнул пальцем в жестяную поверхность стола.
– Краска? – предположил Шадура, до предела вытянув шею, чтобы лучше видеть.
– Откуда здесь взяться краске, помилуйте! Три дня назад на вашем месте сидел один, с позволения сказать, нефтяной магнат. – По мере того как полковничья улыбка расширялась, она делалась все более плотоядной. – Так он, представьте себе, позабыл собственную фамилию, не то что мою. Приложился несколько раз лбом вот сюда, – палец вновь указал на безобразное пятно, подернутое коричневой коростой, – и всю прежнюю биографию как корова языком слизала. Вместе с гонором.
Наступила пауза, во время которой Шадура старался сглатывать слюну как можно тише. Убедившись, что дар речи он потерял, полковник заговорил сам, и каждое произнесенное им слово клещом впивалось в растревоженное сознание Шадуры.
Идет утреннее заседание Госдумы. В зале стоит ядреный запах одеколона и пота. Перебарывая кто – похмелье, а кто – дремоту, собравшиеся внимают спикеру нижней палаты, сопровождающему свою речь нервными жестами по причине хронического несварения желудка. На повестке дня вопрос о лишении Шадуры депутатской неприкосновенности. Единогласное «за», разве что кто-нибудь из отъявленных либералов воздержался, из вредности.
А вот он сам, Василий Петрович Шадура, с драным матрасом под мышкой, бредет по тюремному коридору в сопровождении конвоира. Вот он уже в переполненной камере следственного изолятора. Через него, скорчившегося на полу возле вонючей параши, пренебрежительно переступают сокамерники. «Депутат? – гогочут они. – Готовь попу, депутат. У нас здесь свои члены, похлеще тех, которые в разных комиссиях заседают».
Шадура невольно стиснул ягодицы и застонал. Он кое-что читывал о нравах, царящих в так называемых «пресс-хатах», куда запихивают тюремщики неугодных, чтобы разом лишить их человеческого достоинства. Вокруг гнилозубые ухмылки, синюшные татуировки, паханы со своими наглыми шнырями, всякие там заточки с заморочками. Что ожидает в этом аду человека с нетрадиционной сексуальной ориентацией? Известно, что. Ему дадут какое-нибудь унизительное имя – Манька или Дунька, на выбор, и пустят по кругу. Потом запретят сидеть за общим столом, заставят бегом выполнять любую прихоть сокамерников, станут ноги об него вытирать, ежеминутно напоминая, кем он, Шадура, был и в кого превратился. И, что самое страшное, скрыть жуткую правду о себе после этого не удастся. Тот же седой полковник обещал лично позаботиться о том, чтобы вся подноготная Шадуры стала известна его жене, детям, родителям. Ну, и желтая пресса, само собой, расстарается. ГОЛУБАЯ МЕЧТА ДЕПУТАТА ШАДУРЫ… ПОВЕРНИСЬ КО МНЕ ЗАДОМ, К ГОСДУМЕ ПЕРЕДОМ… О каком добром имени можно говорить после кричащих заголовков такого рода? О каком будущем?
– Писем и передач от родных и близких можете не дожидаться, – продолжал монотонный голос полковника. – Бесполезно. Ваши сын и дочь переживут такой позор в школе, что отрекутся от отца, как в сталинские времена. Жена поспешит завести себе любовника, дабы доказать всем вокруг, что с ней-то как раз все в порядке. Будет лежать на чужой волосатой груди и, расслабленно дымя сигареткой, исповедоваться своему хахалю: «Знаешь, в последнее время я замечала за своим мужем некоторые странности». А отец… – Полковник бегло заглянул в тоненькую папку, лежавшую перед ним, – а отец ваш, скорее всего, окажется в реанимационном отделении, куда доставят его со вторым инфарктом. Уж он-то и словечка не проронит по поводу сына. Разве что шепнет перед смертью, что видеть его больше не желает. Даже на собственной могиле.
Шадуре срочно захотелось что-нибудь сказать, но в голову не пришло ничего, кроме расхожей фразы о желании искупить вину перед Родиной кровью. Такое пожелание могло быть истолковано собеседником слишком буквально. Поэтому Шадура просто беззвучно открыл и закрыл рот, сделавшись похожим на сома, вытащенного из воды.
– Что, не нравится вам такая перспектива, Василий Петрович? – насмешливо осведомился полковник.
– Нет! – Шадура замотал головой так отчаянно, что отвисшие щеки его затрепетали.
– А знаете, ведь еще не все потеряно…
– Правда?
– Станет вас офицер ФСБ обманывать! – Полковник осклабился. Стеклышки его очков лукаво засверкали.
– Я на все готов! – Шадура схватился обеими руками за грудь, сминая ткань рубахи.
– Стало быть, живет еще в наших людях дух патриотизма?
– Живет! – Подтверждением тому был энергичнейший кивок. Вложи в него Шадура чуточку больше рвения, и сидеть бы ему без головы.
– Рад, безмерно рад. – Направленные на него очки одобрительно просияли. – В таком случае ожидает вас не тюремная камера, а нечто вроде отдельного гостиничного номера. Там, Василий Петрович, имеется видеокамера, перед которой вы покаетесь во всех своих грехах, больших и малых. Последний из них – убийство двух сотрудников Управления, которых вы хладнокровно расстреляли из пистолета, прежде чем совершить побег.
– Пистолет?.. Побег?.. – Шадуре показалось, что он находится в театре абсурда. – Но я же здесь, перед вами…
– Нет вас, Василий Петрович, – убежденно возразил полковник. – Никто вас в Управление не доставлял, это я вам авторитетно заявляю. И если хотите, чтобы вместо вас на этой планете возник некто, отдаленно похожий на вас, но с документами на другое имя, то вам лучше молчать и слушать, что вам надлежит делать дальше. Я достаточно ясно выражаюсь?
– Достаточно. То есть предельно ясно.
Шадура всем своим видом изобразил живейшее внимание и желание услышать продолжение.
– Тогда пойдем дальше…
По мере того как полковник продолжал инструктаж, тон его становился все более деловитым.
И узнал трепещущий Шадура, что до поры до времени числиться ему пропавшим без вести. Исчез он, испарился, а вот отыщется ли снова – это уже зависит от него самого. Не в его ли интересах доказать свою полезность ФСБ на деле? Разумеется, в его интересах, а как же иначе! Шадура прямо-таки изнемогал от нетерпения проявить себя наилучшим образом. И когда он принялся заверять полковника в своей полной лояльности, речь его превосходила по пылкости все те, которые он произносил перед избирателями накануне выборов.
