– Тогда танцуй. Ты будешь моей любимой пастушкой, моей гопи. Слышишь, как призывно поет моя свирель?
– Слышу…
Дальнейшее поведение Регины не показалось бы странным разве что обитателям психиатрической лечебницы. Положив телефонную трубку на рычаги, она, неуклюже приплясывая, переместилась из прихожей в гостиную, избавилась там на ходу от одежды и, бормоча что-то, устремилась в свою комнату. Здесь она со стоном рухнула на ковер с восточным узором, едва вписавшись в тесное пространство между диваном, креслом и письменным столом. Ее правая рука обнимала кого-то незримого, а левая гладила его по волосам. А когда невидимка, не теряя времени даром, грубо вошел в нее, заставив разбросать ноги в стороны, Регина забилась на полу в конвульсиях и, не сдерживаясь, закричала в полный голос:
– Ай! Ай-ай-ай!.. Аааааа-ай!!!
Хорошо еще, что по причине рабочего дня из всех соседей присутствовала за стеной лишь глуховатая старуха, принявшая эти страстные возгласы за собачий лай. В противном случае кто-нибудь непременно вызвал бы милицию, заподозрив, что в соседней квартире происходит убийство. Собственно говоря, так оно на самом деле и было.
* * *
Сиреневый бульвар, как это ни странно, вполне соответствовал своему поэтичному названию. Жаль только, обитатели несколько подкачали. Самой романтической фигурой в округе оказался сильно поддатый гражданин, порывавшийся с чувством исполнить хорошую песню про подмосковные вечера. Но, как только дело доходило до «речки», которая «движется и не движется», он сбивался и начинал все сначала. Это напоминало заезженную пластинку с той разницей, что пластинку можно при желании разбить, а человека все же как-никак жалко.
Остальные обитатели двора, в котором остановил «семерку» Громов, склонности к музицированию не проявляли. Прозаично материлась на обломках карусели какая-то шпана, шушукались бабульки на уцелевших скамейках, бросая косые взгляды по сторонам. Молодые люди, по всей видимости, обсуждали, как славно проведут нынешний вечер и всю оставшуюся жизнь, а старухи скорбели по поводу быстро пролетевших лет. Общего между ними было не больше, чем у шкодливых щенков и древних рептилий.
Раковины гаражей пестрели матерными словами и такими же емкими названиями рок-групп, от переполненных мусорных баков тянуло гнилью. До наступления полной темноты оставалось еще около сорока минут, но на небесном полотне уже проступила первая голубая звездочка, и любоваться ею было значительно приятнее, чем городским пейзажем.
С неохотой оторвав взгляд от небосвода, Громов зашагал к первому подъезду дома № 59-Б. Если бы рядом с ним находился недотепа Ватсон, желающий выяснить, почему Громов выбрал именно этот подъезд, а не какой-нибудь другой, можно было бы наплести ему что-нибудь про дедукцию с индукцией, но на самом деле двенадцатая квартира пятиэтажного «хрущевского» дома могла размещаться только здесь.
Миновав вереницу искореженных почтовых ящиков, Громов начал подниматься по узкой лестнице с серыми ступенями, выглядевшими так, будто их кто-то грыз через одну. Между первым и вторым этажами Громов узнал о том, что некто «БУБЫРЬ – ДЯТЕЛ», а на третьем выяснилось, что он же еще и «ЛЕСБИЯН» в придачу. Здесь, собственно, и обнаружилась интересующая Громова дверь в скромненьком дерматиновом наряде, утыканном золотистыми шляпками гвоздей.
Воспользовавшись ключами покойной Северцевой, он отомкнул ее и отправил пинком внутрь, предусмотрительно задержавшись на лестничной площадке. Лишь удостоверившись в том, что из чужой квартиры не раздается ни звука, ни шороха, Громов сунул в нее свой револьвер, а потом уж и сам последовал за ним, тихонько прикрыв за собой дверь.
Чтобы пересечь прихожую с деревянным скворечником, именуемым в народе антресолями, ему потребовалось ровно два шага. Ванная не таила в себе никаких неожиданностей, если не считать подернутого ржавчиной унитаза. В кухоньке тоже не было ни души, а спрятаться здесь смогли бы разве что тараканы, что они и поспешили сделать.
Переход из кухни в комнату не занял много времени – планировка «хрущеб» тем и знаменита, что избавляет жильцов от лишних телодвижений. Не зажигая свет, Громов поворошил носком туфли тряпицу, валявшуюся на полу, и подумал, что с такими деталями одежды женщины расстаются на ходу только при определенных обстоятельствах. Когда совсем теряют голову. Неужели ему посчастливилось застать дома и Регину, и ее щедрого жениха?
Громов хотел было подивиться абсолютной тишине, которая не очень-то вязалась с его предположением, но в это время в соседней комнате кто-то подал первые признаки жизни. Сначала раздался стук – это было похоже на то, как если бы кто-то нечаянно задел мебель.
Громов отпрянул назад, вскинув револьвер, но тут до его ушей донеслось быстрое бормотание. Голос был девичий. И звучал он то ли спросонок, то ли в порыве любовной страсти:
– Дорогой Кришна, тебе незачем надевать на себя так много украшений… Антаванта име деха… Асми… Ахам…
По звучанию этот пылкий лепет походил на санскрит. Громову еще не доводилось слышать, чтобы в России чувства выражались в столь экзотической манере. Но еще больше удивило его, что воркование невидимой девушки не находило отклика со стороны мужчины. Ни упомянутый Кришна ей так и не ответил, ни Валентин, ни кто-либо еще.
– Антах арамах! – умоляюще хныкала она. – Иди ко мне!
Все тщетно. Снова никакого ответа. Кроме Громова, некому было поспешить на призыв девушки. Бесшумно перемещаясь в сумерках, он вошел в комнату, откуда доносился весь этот странный бред. Убедился, что, кроме девушки, непринужденно раскинувшейся прямо на полу, здесь никого нет. Включил настольную лампу. Укоризненно покачал головой.
Регина – а, надо полагать, именно ее он видел у своих ног, – никак не отреагировала на появление незнакомого мужчины. Представ перед ним не только без одежды, но и без сознания, она находилась где-то очень далеко отсюда. То ли на седьмом небе, то ли в седьмом круге ада. Или в точке их пересечения.
– Похоже, торчим, – пробормотал Громов. – Всерьез и надолго.
Проверив пульс девушки и поинтересовавшись ее закатившимися глазами, он окончательно убедился, что является свидетелем классического наркотического транса. Опьянение вряд ли было вызвано амфетамином или какой-либо дешевой химией. Находясь под «винтом», человек не валяется на полу подобно тряпке, а становится как раз чрезмерно деятельным и энергичным.
Итак, не стимулятор, размышлял Громов, опустившись на одно колено лицом к двери. Тогда, возможно, что-нибудь из богатого опийного ассортимента? Кокаин? Морфий? Героин? Следов уколов на коже девушки не наблюдалось. Потрогав ее ноздри, Громов убедился, что они сухие и горячие, а ведь «нюхачи» вечно распускают сопли, когда их хорошенько развозит. Да и закатившихся глаз у поклонников маковой «дури» Громову видеть не доводилось. Зрачки у них обычно на виду, хотя и обращены не наружу, как у всех нормальных людей, а куда-то внутрь.
– Какой же дрянью ты накачалась, дурочка? – спросил Громов у девушки.
