Глава 5
На другой день поздно вечером Биденко вернулся в свою часть.
Он был очень злой и голодный.
За это время на фронте произошли большие перемены.
Наступление быстро разворачивалось. Преследуя врага, армия продвинулась далеко
на запад.
Там, где вчера шёл бой, сегодня размещались вторые эшелоны.
Там, где вчера стояли вторые эшелоны, сегодня было тихо, пустынно. А передний
край проходил там, где ещё вчера у немцев были глубокие тылы.
Лес остался далеко позади. Сражение, начавшееся в нём,
теперь продолжалось на открытом месте, среди полей, болот и небольших холмов,
поросших кустарником.
На этот раз команда разведчиков помещалась уже не в палатке,
а занимала немецкий офицерский блиндаж — прекрасное, солидное сооружение,
крытое толстыми брёвнами в четыре наката и обложенное сверху дёрном.
Хозяйственные разведчики высмотрели себе этот блиндаж ещё
тогда, когда он находился в немецком расположении и в нём ещё жили немецкие
офицеры. Засекая немецкие огневые позиции, разведчики на всякий случай засекли
и этот блиндаж, который им уже тогда очень понравился.
Когда Биденко, никого по дороге не расспрашивая и
единственно руководствуясь своим безошибочным чутьём разведчика, добрался до
блиндажа, было уже совсем темно.
На западном горизонте раскатисто гремело, рычало. Там
беспрерывно вспыхивали и подёргивались, отражаясь в зловещих тучах, длинные
багровые сполохи.
Спустившись вниз по земляным ступеням, обшитым тёсом,
Биденко вошёл в просторный блиндаж. Первое, что бросилось ему в глаза, была
новая карбидная лампа, лившая из-под потолка очень яркий, но какой-то едкий,
химический, мертвенно-зеленоватый свет. Видно, немцы второпях не успели её
унести.
В стенах, в специальных деревянных нишах, аккуратно рядами,
как книги, стояли немецкие ручные гранаты с длинными деревянными ручками.
Посередине стоял крепкий обеденный стол, вбитый в землю. В
углу топилась докрасна раскалённая чугунная немецкая походная печка, и рядом с
ней был небольшой запасец дров, приготовленный тоже немцами.
Как видно, немцы устраивались здесь прочно, по-хозяйски,
рассчитывали зимовать. Во всяком случае, они даже повесили на стене картину в
деревянной раме. Это была большая раскрашенная фотография красивого домика с
готической крышей, окружённого ярко цветущими яблонями. Через всю эту слащавую
бело-розовую картинку тянулась красная печатная надпись: «Фрюлинг им Дейчланд»,
что значило: «Весна в Германии».
Во всём же остальном блиндаж уже имел вполне обжитый русский
вид: в головах коек, застланных без единой морщинки русскими артиллерийскими
шинелями, попонами и палатками, стояли зелёные вещевые мешки, покрытые чистыми
утиральниками; на печке грелся знаменитый медный чайник; на столе, покрытом
листками «Суворовского натиска», вокруг большой буханки хлеба в строгом порядке
были разложены деревянные ложки и расставлены кружки, а хорошо вычищенное,
жирно смазанное русское оружие висело в углах под зелёными русскими шлемами.
В блиндаже было полно нар??ду. Был тот редкий случай, когда
все разведчики собрались вместе. Биденко также заметил и много посторонних. Это
были знакомые и земляки из других взводов. Они пришли к хлебосольным,
зажиточным разведчикам покурить хорошего табачку и попить чайку внакладку из
знаменитого чайника.
Судя по всему этому, Биденко понял, что за время его
отсутствия в дивизии произошла смена частей и что их батарея в данное время
находится в резерве. Почти все курили, и в жарко натопленном блиндаже стоял тот
самый крепкий солдатский дух, о котором принято говорить: «Хоть топор вешай».
— А, здорово, Вася! — увидев дружка, сказал Горбунов, который
в это время занимался своим любимым делом — угощал гостей.
Прижав к животу буханку, он нарезал толстые ломти хлеба.
— Ну как, сдал мальчика? Садись к столу. Аккурат к чаю
попал.
Он был без гимнастёрки, в одной бязевой сорочке, в
расстёгнутом вороте которой виднелась могучая, жирная, розовая грудь.
— А мы, брат, нынче в резерве. Гуляем. Раздевайся, Вася,
грейся. Вот твоя койка, я её убрал. Ну, как тебе показалась наша новая квартира?
Такой, брат, квартиры ни у кого во всей дивизии не сыщешь. Особенная!
Биденко молча разделся, подошёл к своей койке, сердито кинул
на неё снаряжение и шинель, присел на корточки перед печкой и протянул к ней
большие чёрные руки.
— Ну, что там слыхать в штабе фронта, Вася? Немцы ещё мира
не запросили?
Биденко молчал, ни на кого не глядя и хмуро посапывая.
— Может, закуришь? — сказал Горбунов, заметив, что дружок
его сильно не в духе.
— А, пошло оно всё к чёрту! — неожиданно пробормотал Биденко,
пошёл к своей койке и вяло на неё повалился животом.
Было ясно, что с Биденко случилась какая-то неприятность, но
проявлять излишнее любопытство к чужим делам считалось у разведчиков крайне
неприличным. Раз человек молчит, значит, не считает нужным говорить. А раз не
считает нужным, то и не надо. Захочет — сам расскажет. И нечего человека за
язык тянуть.
Поэтому Горбунов, ничуть не обидевшись и сделав вид, что
ничего не замечает, хлопотал по хозяйству, продолжая рассказывать батарейцам о
том, как его вчера чуть не убило в пехотной цепи, где он заступил на место
убитого Кузьминского.
— Я, понимаешь ты, как раз взялся за ракетницу. Собираюсь
давать одну зелёную, чтобы наши перенесли огонь немного подалее. Как вдруг она
рядом со мной как хватит! Прямо-таки под самыми ногами разорвалась. Меня
воздухом как шибанёт! Совсем с ног сбило. Не пойму, где верх, где низ. Даже в
голове на одну минуту затемнилось. Открываю глаза, а земля — вот она, тут возле
самого глаза. Выходит дело — лежу. — Горбунов захохотал счастливым смехом. —
Чувствую — весь побит. Ну, думаю, готово дело. Не встану. Осматриваю себя —
ничего такого не замечаю. Крови нигде на мне нет. Это меня, стало быть,
соображаю, землёй побило. Но зато на шинели шесть штук дырок. На шлеме вмятина
с кулак. И, понимаешь ты, каблук на правом сапоге начисто оторвало. Как его и
не бывало. Всё равно как бритвой срезало. Бывает же такая чепуха! А на теле,
как на смех, ни одной царапины. Вот оно, как снесло каблук. Глядите, ребята.
Радостно улыбаясь, Горбунов показал гостям попорченный
сапог. Гости внимательно его осмотрели. А некоторые даже вежливо потрогали
руками.
— Да, собачье дело, — заметил один деловито.
