— Можете не докладывать. Известно. Хорош у меня разведчик,
которого мальчишка вокруг пальца обвёл! Командиру отделения докладывали?
— Так точно. Докладывал.
— Ну и что же?
— Командир отделения четыре наряда не в очередь дал.
— Сколько нарядов?
— Четыре.
— Мало. Доложите ему, что я приказал от себя ещё два наряда
прибавить. Итого — шесть.
— Слушаюсь.
Капитан Енакиев некоторое время не спускал глаз с
вытянувшихся перед ним солдат.
— Садитесь, орлы, — наконец сказал он, расстёгивая шинель и
давая этим понять, что официальный разговор кончен и теперь разрешается держать
себя по-семейному. — Отдыхайте. Слыхал я, что вы мужички хозяйственные, будто у
вас завёлся какой-то необыкновенный пензенский самосад. Вы бы меня угостили,
что ли!
Не успел он это сказать, как пять кисетов потянулись к нему,
пять нарезанных газетных бумажек и пять зажигалок, готовых вспыхнуть по первому
его знаку.
Отовсюду слышались голоса:
— Моего возьмите, товарищ капитан. Мой будто малость
послабже.
— Моего попробуйте, мой с можжевельником.
— Разрешите, товарищ капитан, я вам скручу. Против меня
тоньше никто не скрутит.
— Может быть, лёгкого табачку желаете? У меня сухумский,
любительский, сладкий, как финик.
— Богато живёте, богато живёте, — говорил капитан,
неторопливо примеряясь, у кого бы взять табачку. — А ты, Биденко, ты зря свой
кисет подставляешь. У тебя я всё равно не возьму. Накуришься твоего табачку, а
потом, чего доброго, проспишь всё на свете.
— Верно, — подмигнул Горбунов. — Точно. Это он непременно
после своей махорки заснул в машине и пастушка нашего прошляпил.
— Про это я и намекаю, — сказал капитан.
— Товарищ капитан, — жалобно сказал Биденко, — кабы он был
обыкновенный мальчик… А ведь это не мальчик, а настоящий чертёнок. Право слово.
— А что, верно — хороший малый? — спросил капитан,
затягиваясь пензенским самосадом. — Как он вам, братцы, показался?
— Паренёк хоть куда, — сказал Горбунов, улыбаясь той
широкой, свойской улыбкой, которой привыкли улыбаться все разведчики, говоря о
Ване. — Самостоятельный мальчик. И уж одно слово — прирождённый солдат. Мы бы
из него знаменитого разведчика сделали. Да, видно, не судьба.
— Жалко? — спросил капитан Енакиев.
— Да нет, что же… Жалко не жалко… Он, конечно, и в тылу не
пропадёт. А сказать правду, то и жалко. У него душа настоящая, воинская. Ему в
армии самое место.
— А не сочиняешь?
— Чего же тут сочинять! Это сразу заметно. Хотя вам, как
нашему командиру батареи, конечно, виднее.
— А вы, ребята, почему молчите? — сказал капитан Енакиев,
пытливо всматриваясь в солдатские лица. — Как вам показался мальчик?
По лицам разведчиков тотчас разлилась такая дружная улыбка,
словно она у них была одна, большая, на всю команду, и они улыбались ею не
каждый порознь, а все вместе.
— Глядите. Думайте. Вам с ним жить, а не мне.
— Подходящий паренёк. Одно слово — пастушок, солнышко, —
заговорили разведчики, всё ещё не вполне понимая, куда гнёт их капитан.
А он строго посмотрел на них и после некоторого, довольно
продолжительного раздумья твёрдо сказал:
— Ну ладно. Только знайте, что это вам не игрушка, а живая
душа… Эй, Соболев! — крикнул он, подойдя к двери. — Давай сюда пастушка.
И когда на пороге, к общему изумлению, появился Ваня,
капитан сказал, крепко взяв мальчика за плечо:
— Получайте вашего пастушка. Пусть пока у вас живёт. А там
увидим.
Глава 11
Едва капитан Енакиев вышел из блиндажа, как разведчики
окружили Ваню. Всем хотелось поскорее узнать, каким образом всё это получилось.
— Пастушок! Друг сердечный! — воскликнул Горбунов.
— Ну, парень, докладывай! — строго сказал Биденко. — Откуда
ты взялся? Где тебя черти носили? Как тебя нашёл капитан Енакиев?
— Который капитан Енакиев? — спросил Ваня с недоумением.
— А тот самый, кто тебя к нам привёз.
— Так нешто это был капитан Енакиев?
— Он самый.
— Батюшки!
— А ты и не знал?
— Откуда ж! — воскликнул Ваня, мигая короткими ресницами. —
Кабы я знал… Нет, кабы я только догадывался… Правда, дяденька, самый это и был
капитан Енакиев?
— Разумеется.
— Командир батареи?
— Точно. Самый он.
— Ох, дяденька, неправда ваша!
— Погоди, пастушок, — сияя общей улыбкой команды
разведчиков, сказал Горбунов. — Ты не восклицай, а лучше всё по порядку
рассказывай.
Но Ваня, видимо, был так взволнован, что не мог связать и
двух слов. Восхищённо сияя глазами, он осматривал новый блиндаж разведчиков,
который уже казался ему знакомым и родным, как та палатка, где он в первый раз
ночевал с ними.
Те же аккуратно разостланные шинели и плащ-палатки, те же
вещевые мешки в головах, те же суровые утиральники.
Даже медный чайник на печке и рафинад, который Горбунов уже
поспешно выкладывал на стол, были те же.
Правда, трофейная карбидная лампа была другая. Она неприятно
резала глаза своим едким химическим светом, который, как и сама лампа, казался
трофейным. И мальчик щурился на неё, морща нос и делая вид, что не может
вымолвить ни слова.
На самом же деле, если говорить всю правду, он давно уже
смекнул, что офицер, с которым он заговорил возле избы, был капитан Енакиев.
Только и виду не показал. Недаром солдаты сразу разглядели в нём прирождённого
разведчика. А первое правило настоящего разведчика — лучше знать да молчать,
чем знать да болтать.
Так судьба Вани трижды волшебно обернулась за столь короткое
время.
