Женщина быстро надела очки — золотые очки с толстыми
стёклами без оправы, — высморкалась в маленький кружевной платочек и сказала
голосом учёного скворца на деланно правильном русском языке:
— Поди сюда, мальчик, и отвечай на все мои вопросы. Ты меня
понял? Я буду тебя спрашивать, а ты мне отвечай. Не так ли? Договорились?
Но Ваня плохо понимал, что ему говорят. В голове у него ещё
гудело после драки с солдатами. В глазах было темновато. Скрученные за спиной
руки набрякли и сильно болели в локтях.
— Мальчик, ты страдаешь? Ваня молчал.
— Развяжите паршивцу руки, — быстро сказала она по-немецки и
прибавила по-русски с улыбкой, обнажившей золотой зуб: — Развяжите ребёнку
руки. Он обещает исправиться. Он больше не будет драться с нашими солдатами и
кусать их. Он погорячился. Не так ли, мальчик?
Ване развязали руки, но он молчал, бросая вокруг исподлобья
быстрые, взгляды.
— А теперь… — сказала немка, продолжая кротко показывать
золотой зуб, — а теперь, мальчик, подойди к нам поближе. Не бойся нас. Мы
только тебя будем спрашивать, а ты только будешь нам отвечать. Не так ли? Итак,
скажи нам: кто ты таков, как тебя зовут, где ты живёшь, кто твои родители и
зачем ты очутился в этом укреплённом районе?
Ваня угрюмо опустил глаза.
— Я ничего не знаю. Чего вы от меня хотите? Я вас не трогал,
— сказал он, всхлипывая. — Я коня своего искал. Насилу нашёл. Целый день и
целую ночь мотался. Заблудился. Сел отдохнуть.
А ваши солдаты стали меня бить. Какое право?
— Ну-ну, мальчик. Не следует так грубо разговаривать.
Солдаты исполняли свой долг и тоже немножко погорячились, не больше. Но мы
хотим знать, кто ты таков, откуда, где твои родители — отец, матушка?
— Я сирота.
— О! Бедный ребёнок. Твои родители умерли, не так ли?
— Они не умерли. Их убили. Ваши же и убили, — сказал Ваня со
страшной, застывшей улыбкой, смотря в толстую переносицу немки, на которой
блестели мелкие капельки пота.
Немка засуетилась и стала вытирать платочком пористый нос.
— Да, да. Такова война, — быстро сказала немка. — Это очень
печально, но не надо огорчаться. Тут никто не виноват. Везде много сирот.
Бедный мальчик! Но ты не горюй. Мы дадим тебе образование и воспитание. Мы
поместим тебя в детский дом. В хороший детский дом. А потом, возможно, в
учебное заведение. Ты получишь основательную жизненную профессию. Ты этого
хочешь? Не так ли?
— Фрау Мюллер, — с раздражением сказал офицер по-немецки
желудочным сварливым голосом, нетерпеливо барабаня пальцами по веснушчатому лбу,
— перестаньте разводить антимонию. Это никому не интересно. Мне нужно знать,
откуда у мерзавца компас и кто его послал снимать схему нашего укреплённого
района.
— Сию минуту, господин майор. Но вы не знаете души русского
ребёнка, а я её хорошо знаю. Можете на меня положиться. Сначала я проникну в
его душу, завоюю его доверие, а потом он мне всё скажет. Можете мне поверить. Я
десять лет жила среди этого народа.
— Хорошо, Только не разводите антимонию. Мне это надоело.
Скорей проникайте в душу, и пусть негодяй скажет, кто ему дал компас и научил
снимать схемы наших военных объектов. Действуйте!
— Итак, мальчик, — сказала немка по-русски, терпеливо
улыбаясь и снова показывая золотой зуб, — ты видишь сам, что я тебя люблю и
желаю тебе блага. Мои родители — мой папа и моя мама — долгое время жили в
России, и я сама прожила здесь более десяти лет. Ты видишь, как я говорю
по-русски? Значительно лучше, чем ты. Я совсем, совсем русская женщина. Ты
вполне можешь мне доверять. Будь со мной откровенным, как со своей родной
тётушкой. Не бойся. Называй меня своей тётушкой. Мне это будет только приятно.
Итак, скажи нам, мальчик, откуда ты получил этот компас?
— Нашёл.
— Ай-ай-ай! Нехорошо обманывать свою тётушку, которая тебя
так любит. Ты должен усвоить, что, ложь унижает достоинство человека. Итак,
подумай ещё раз и скажи, откуда у тебя этот компас.
— Нашёл, — с тупым упрямством повторил Ваня.
— Можно подумать, что здесь компасы растут на земле, как
грибы.
— Кто-нибудь потерял, а я нашёл.
— Кто же потерял?
— Солдат какой-нибудь.
— Здесь есть только немецкие солдаты. У немецких солдат
имеются немецкие компасы. А этот компас русского образца. Что ты на это
скажешь, мальчик?
Ваня молчал, с досадой чувствуя, что совершил промах.
— Ну, как же это получилось?
— Не знаю.
— Ты не знаешь? Прекрасно. Я понимаю. Ты не хочешь выдать
людей, которые дали тебе компас. Ты умеешь молчать. Это делает тебе честь. Но
люди, которые тебе дали компас, нехорошие люди. Они очень нехорошие люди. Они
преступники. А ты знаешь, что обычно делают с преступниками? Ведь ты не хочешь
быть преступником, не правда ли? Скажи же нам, кто дал тебе компас?
— Никто.
— А как же?
— Нашёл.
— Хорошо. Я тебе верю. Допустим — ты говоришь правду. Но, в
таком случае, скажи: кто тебя научил рисовать такие прекрасные рисунки?
— Чего рисунки? Я не понимаю, про чего вы спрашиваете, —
сказал Ваня тупо, утирая рукавом нос.
— Подойди-ка сюда. Поближе. Не бойся. Я ведь тебя не бью.
Кому принадлежит эта книга?
— Чего принадлежит? — сказал Ваня и захныкал: — Чего вы меня
спрашиваете, не пойму!
— Чья это книга? — теряя терпение, спросила немка.
— Букварь-то?
— Да. Букварь. Чей он?
— Мой.
— А рисовал на нём кто?
— Чегой-то рисовал?
— Эй, мальчик, ты не прикидывайся! Кто делал эту схему?
— Которую схему? — снова захныкал Ваня. — Я не знаю никакой
вашей схемы. Я потерял лошадь. Днём и ночью мотался. Отпустите меня, тётенька!
Что я вам сделал?
— Иди сюда, говорю тебе! — крикнула немка, и её глаза в
очках сделались резкими, как у галки.
Она схватила мальчика за плечо пальцами, твёрдыми, как
щипцы, рванула к столу, ткнула носом в букварь:
— Вот это. Кто рисовал?
