Тогда в этом лесу был полный порядок, спокойствие, тишина.
Всюду, как в парке, проложены дорожки, посыпаны речным песком; через канавы
перекинуты хорошенькие мостики с перильцами, сделанными из белых берёзовых
сучьев; над штабными блиндажами висели маскировочные сети с нашитыми на них зелёными
квадратиками и шишками; под полосатыми грибами стояли тепло одетые часовые; во
всех направлениях тянулись чёрные и красные телефонные провода; ходили девушки
с судками; где-то в чаще дрожала походная электрическая станция; в специальных,
глубоко вырезанных ямах помещались прикрытые ветками штабные автобусы и
легковые «оппель-адмиралы».
Теперь же этот удобно оборудованный немецкий штабной лес был
изуродован до неузнаваемости.
Вокруг рыжих дымящихся воронок лежали вырванные с корнем
сосны, разноцветные обломки автомобилей, трупы немцев в обгоревших и ещё
дымящихся шинелях. Высоко на ветках болтались клочья маскировочных сетей. В
воздухе стоял удушающий пороховой чад.
Со звуком, похожим на короткий свист хлыста, летели пули,
сбивая кору и отрубая ветки.
Ваня тотчас понял, что немцы уже очистили лес, но наши ещё в
него не вошли. Это была короткая и вместе с тем томительно долгая пауза, во
время которой батареи поспешно меняют позиции, миномётчики взваливают на плечи
свои миномёты, телефонисты бегут, разматывая на бегу катушки, офицеры связи
проносятся верхом на гранёных броневиках, минёры водят перед собой длинными
щупами и стрелки с винтовками наперевес пробегают, уже не ложась, по земле, где
пять минут назад был неприятель.
С сильно бьющимся сердцем, прижавшись к земле, Ваня ждал,
когда же наконец покажутся свои.
И вот они показались.
Первым был большой солдат в грязной, разорванной
развевающейся плащ-палатке. Он пробежал между стволами, упал на колени, быстро
переменил диск в автомате, потом лёг и прицелился.
Ване казалось, что он прицеливается целую вечность. А на
самом деле он целился всего несколько секунд. Он выбирал. Наконец он нажал
спусковой крючок. Автомат с круглым чёрным диском затрясся от короткой очереди.
И в тот же миг Ваня узнал солдата. Это был Горбунов. Но как
он изменился! Это был всё тот же богатырь, плотный, широкий, даже толстый, но
куда девалась его добродушная, свойская щербатая улыбка? Теперь его лицо с
белыми ресницами, озабоченное, разъярённое боем, тёмное от копоти, смотрело
грозно.
Как не похож был этот Горбунов на того Горбунова, которого
Ваня привык видеть чисто выбритого, белого, розового, доброжелательного…
Но если тот Горбунов был просто хорош, то этот был
прекрасен.
— Дядя Горбунов! — крикнул Ваня тонким голосом, стараясь
перекричать шум боя.
И в ту же минуту глаза их встретились.
На лице Горбунова вспыхнула радостная улыбка — та, прежняя,
широкая, артельная улыбка, открывшая щербатые зубы.
— Пастушок! Ванюшка! — крикнул Горбунов на весь лес своим
богатырским, но вместе с тем и немного бабьим, высоким голосом. — Будь ты
неладен! Гляди — жив! А я думал, ты и вовсе пропал. Друг ты мой сердечный, ну
что ты скажешь! — говорил он, одним махом очутившись рядом с Ваней. — Ну, брат,
задал ты нам заботу!
Он крепко обнял мальчика, прижал к себе, потом взял горячими
руками за щёки и два раза поцеловал в губы жёсткими солдатскими губами.
Невероятное счастье испытал Ваня, почувствовав тепло его
большого потного тела, распаренного боем.
Всё, что с ним происходит, казалось Ване сном, чудом. Ему
хотелось ещё крепче прижаться к Горбунову, спрятаться под его плащ-палатку и
так сидеть сколько угодно, хоть пять часов подряд. Но он вспомнил, что он
солдат и что солдату не подобают такие глупости.
— Дядя Горбунов, — сказал он быстро, — тут в лесу есть один
штабной блиндаж, где они меня допрашивали. Куда лучше, чем тот наш, с карбидной
лампой. Раза в два больше.
— Да что ты говоришь?
— Честное батарейское.
— А тёплый? — озабоченно спросил Горбунов.
— Ого! Теплей не надо. И там у них ещё радио было. Всё время
играло.
— Радио? Это нам очень надо, — засуетился Горбунов,
почувствовав прилив хозяйственной деятельности. — А ну, где этот блиндаж,
показывай!
— Тут, недалеко.
— Так давай будем занимать. А то другие для себя захватят. А
я уж давно интересовался достать для команды такой блиндаж. Чтобы в нём и радио
было. Наша батарея аккурат должна идти по этому направлению.
Они бросились к блиндажу.
— Этот? — спросил Горбунов.
— Этот, — сказал Ваня, презрительно сузив глаза.
Горбунов вынул из шаровар кусок угля, специально припасённый
для подобного случая, и быстро написал на двери крупными буквами: «Занято
командой разведчиков взвода управления первой непобедимой батареи Н-ского
артполка. Ефрейтор Горбунов».
А тем временем через лес уже мчались, виляя между стволами,
грузовики с прицепленными сзади лёгкими семидесятишестимиллиметровыми пушками.
Это меняла огневую позицию батарея капитана Енакиева.
Глава 16
— Ну, пастушок, кончено твоё дело. Погулял — и будет. Сейчас
мы из тебя настоящего солдата сделаем.
С такими словами ефрейтор Биденко бросил на койку объёмистый
свёрток с обмундированием. Он расстегнул новенький кожаный пояс, которым был
туго стянут этот свёрток. Вещи распустились, и Ваня увидел новенькие шаровары,
новенькую гимнастёрку с погонами, бязевое бельё, портянки, вещевой мешок,
противогаз, шинельку, цигейковую треуховую шапку с красной звездой, а главное —
сапоги. Превосходные маленькие юфтовые сапоги на кожаных подмётках со светлыми
точками деревянных гвоздей, аккуратно сточенных рашпилем.
Ваня долго ждал этой минуты. Он мечтал о ней всё время. Он
предвкушал её. Но, когда она наступила, мальчик не поверил своим глазам. У него
захватило дух.
Казалось совершенно невероятным, что все эти превосходные,
крепко сшитые, новенькие вещи — громадное богатство — теперь принадлежат ему.
Ваня смотрел на обмундирование, не решаясь дотронуться до
него. Особенно хотелось потрогать маленькие латунные пушечки на погонах. Палец
так и тянулся к ним, но тотчас отдёргивался, словно пушечки были раскалённые.
Ваня, дрожа ресницами, смотрел то на вещи, то на Биденко.
— Это всё мне? — наконец сказал он робко.
— Безусловно.
