Часовой с поднятым автоматом и смутным лицом, на котором ещё
лежала ночная тень, преградил капитану Енакиеву дорогу, но, узнав своего
командира батареи, отступил в сторону и застыл.
Капитан подошёл к первому орудию.
Номера в полной боевой готовности, в шлемах и при оружии,
спали прямо на земле, каждый на своём месте, положив под голову кто стреляную
гильзу, кто ящик из-под снарядов, кто котелок, кто просто руку.
Среди спящих капитан Енакиев заметил маленькую фигурку Вани.
Мальчик спал на лафете, поджав ноги и положив под голову в шлеме кулак, в
котором был крепко зажат дистанционный ключ. Его губы немного посинели от
утреннего холода, но какая-то добрая душа набросила на него просаленный ватник,
и мальчик во сне улыбался таинственной, блуждающей улыбкой.
При виде этой улыбки капитан Енакиев и сам было улыбнулся.
Но, заметив подходившего с рапортом сержанта Матвеева, согнал с лица улыбку и
строго нахмурился.
— Ну как мальчик? — спросил он, выслушав рапорт и поздоровавшись
с командиром орудия, который в этот день дежурил на батарее.
— Мальчик ничего, товарищ капитан, — доложил сержант,
почтительно и вместе с тем несколько щеголевато прикасаясь пальцами к своим
новеньким чёрным «севастопольским» усикам и новеньким чёрным полубачкам.
— Работает?
— Так точно.
— Какие обязанности выполняет при орудии?
— До сего дня он у меня стреляные гильзы укладывал. А
сегодня — или, сказать точнее, вчера вечером — я его помощником шестого номера
поставил.
— Ну и как? Справился?
— Ничего. Толково снимает колпачки. Без задержки. Прикажете
поднять орудийный расчёт?
— Не надо. Пусть отдыхают. Нынче будет много работы. Патроны
привезли?
— Так точно.
— Хорошо. Тут в некоторых местах нарушен забор. Вы не пробовали
— через эти проломы, в случае чего, можно выкатить пушки?
— Так точно. Пробовал. Выкатываются.
— Хорошо. Учтите это. Связь с наблюдательными пунктами
исправно работает?
— Исправно.
— Кто дежурит на правом боковом?
— Не могу знать.
— Узнайте и доложите. И пусть мне сюда подадут машину.
— Слушаюсь.
Кроме сержанта Матвеева и телефониста, в первом орудии не
спал ещё один человек — наводчик Ковалёв. Это был единственный человек в
батарее, с которым капитан Енакиев позволял себе быть накоротке.
— Ну, как дела, Василий Иванович? — сказал капитан Енакиев,
присаживаясь рядом с Ковалёвым на край орудийной площадки.
— По-моему, неплохо, Дмитрий Петрович. Вот мы уж и в
Восточной Пруссии.
— Да, в Германии, — рассеянно сказал капитан Енакиев,
рассматривая этот громадный скучный сад с выбеленными стволами и охапками
соломы, приготовленной для обвёртывания деревьев на зиму.
Собственно говоря, у капитана Енакиева на батарее не было
никакого дела. Но всегда перед боем у него являлась потребность хотя бы
несколько минут побыть в своём хозяйстве и лично убедиться в полной готовности
людей и пушек к бою. Без этого он никогда не чувствовал себя совершенно
спокойным.
Ему стоило только бросить беглый взгляд хотя бы на одно
орудие, чтобы с точностью определить, в каком состоянии находится вся его
батарея. И сейчас он уже определил это состояние — оно было отличным. Он видел
это по всему: и по тому, как спокойно спали его одетые и вооружённые люди,
каждый на своём месте; и по тому, как были отрыты ровики, приготовлены для
стрельбы патроны; и по тому, как была аккуратно натянута над орудием
маскировочная сеть; и даже по тому, как ясно горел под крышей фольварка фонарик
для ночной наводки. Впрочем, фонарик он тут же приказал потушить, так как уже
рассвело и холодный свет зари низко стлался по сквозному, оголённому саду,
очень бледно и как-то болезненно-жидко золотя землю, покрытую подмёрзшими
листьями и падалицей.
Чувствовалось, что едва взошедшее солнце показалось в тумане
на одну только минуту и сейчас уже на весь день войдёт в сплошные тучи.
Капитан Енакиев посмотрел на часы. Было уже время
пробираться на наблюдательный пункт. Но на этот раз ему почему-то было жалко
расставаться со своим хозяйством. Хотелось ещё хоть минут пять посидеть у пушки
рядом с Ковалёвым, которого он любил и уважал. Он как бы предчувствовал, что
нынче понадобятся все его физические и душевные силы, и он набирался их,
пользуясь последними минутами.
— Товарищ капитан, разрешите доложить: на правом
наблюдательном — старший сержант Алейников, — сказал подошедший Матвеев. —
Машина приехала.
— Хорошо. Пускай стоит. Идите.
Глава 22
Капитан Енакиев вынул из кожаного портсигара две папиросы и
дал одну Ковалёву. Они закурили.
— Так что же? Стало быть, мальчик-ничего? — сказал капитан
Енакиев.
— Хороший мальчик, — сказал Ковалёв серьёзно, с убеждением,
— стоящий.
— Вы думаете, стоящий? — быстро сказал Енакиев и,
прищурившись, посмотрел на Ковалёва.
— По-моему, стоящий.
— Толк из него выйдет?
— Обязательно.
— Вот и мне тоже так показалось.
— Я с ним давеча немножко возле панорамы позанимался.
Представьте себе — всё понимает. Даже удивительно. Прирождённый наводчик.
Капитан Енакиев рассмеялся:
— А разведчики говорят, что он прирождённый разведчик. Поди
разберись. Одним словом, какой-то он у нас вообще прирождённый. Верно?
— Прирождённый артиллерист.
— Просто прирождённый вояка.
— Не худо.
— А вы знаете, Василий Иванович, — вдруг сказал капитан
Енакиев, пытливо глядя на Ковалёва глазами, ставшими по-детски доверчивыми, — я
его думаю усыновить. Как вам кажется?
— Стоящее дело, Дмитрий Петрович, — тотчас сказал наводчик,
как будто ожидал этого вопроса.
— Человек я, в конечном счёте, одинокий. Семьи у меня нет.
Был сынишка, четвёртый год… Вы ведь знаете?
