Биденко смотрел на мальчика радостно и вместе с тем
несколько ревниво, стараясь разглядеть, какие улучшения и усовершенствования
ввели орудийцы во внешний вид его бывшего воспитанника. Усовершенствование было
одно: орудийцы надели на мальчика шлем. Это ещё больше приблизило Ваню к
бывалому солдату. В остальном же всё было по-прежнему. Правда, обмундирование
Вани уже не имело прежнего ослепительного вида. Оно обмялось, потёрлось. На
сапогах сделались толстые складки. Голенища осели. Рукав шинели в одном месте
был промаслен орудийным салом.
Биденко в глубине души всё это даже нравилось. Это придавало
его любимцу ещё более боевой вид.
Но всё же он не удержался, чтобы не сказать ворчливо:
— А обтрепался весь, вывалялся… Срам смотреть.
— Я, дяденька, не виноват. Иной раз приходится не
раздевамшись ночевать возле орудия, прямо на земле.
— Возле орудия! — с горечью сказал Биденко. — Небось у нас
чище ходил. Всё-таки надо аккуратнее носить казённое обмундирование.
Ваня понимал, что Биденко это го??орит только так, лишь бы
поворчать. Он чувствовал, что Биденко его по-прежнему любит. Его сердце сразу
согрелось, и ему захотелось рассказать Биденко все радостные и важные новости,
которые произошли с ним за последнее время: что он уже один раз сам выпалил из
пушки, что вчера его поставили шестым номером, что капитан Енакиев принимает
его к себе сыном и уже подал рапорт командиру дивизиона.
Ему хотелось расспросить разведчика о Горбунове, узнать, что
у них слышно хорошенького, какие есть новые трофеи.
Но ничего этого сказать он не успел. Вокруг шёл бой. Каждая
секунда была на вес золота. Много разговаривать не приходилось.
Как только пушки были сняты с передков и ящики с патронами
выгружены — а это сделалось не более чем за полторы минуты, — сержант Матвеев
подал новую, ещё ни разу не слышанную Ваней команду:
— На колёса!
Глава 24
Номера тотчас окружили пушку, подняли хобот, навалились на
колёса — по два человека на каждое колесо, — пристегнули лямки к колпакам
колёс, крякнули, ухнули и довольно быстро покатили орудие по тому направлению,
которое показывал знаками бежавший впереди Биденко.
Остальные солдаты схватили ящики с патронами и потащили их
волоком следом за пушкой.
Мальчику никто ничего не сказал. Он сам понял, что ему надо
делать. Он взялся за толстую верёвочную ручку ящика и попытался его сдвинуть с
места. Но ящик был слишком тяжёл. Тогда Ваня недолго думая отбил дистанционным
ключом крышку, положил себе на каждое плечо по длинному, густо смазанному салом
патрону и побежал, приседая от тяжести, за остальными.
Когда он прибежал, орудие уже стояло возле большой кучи
картофельной ботвы и было готово к бою. Недалеко находилось и другое орудие.
Капитан Енакиев тоже был здесь.
Ваня никогда ещё не видел его в таком положении. Он лежал на
земле, как простой солдат, в шлеме, раскинув ноги и твёрдо вдавив в землю
локти. Он смотрел в бинокль.
Рядом с ним, облокотившись на автомат, полулежал капитан
Ахунбаев в пёстрой плащ-палатке, туго завязанной на шее тесёмочками. Возле него
на земле лежала сложенная, как салфетка, карта. Ваня заметил на ней две толстые
красные стрелы, направленные в одну точку.
Тут же лежали ещё два человека: наводчик Ковалёв и наводчик
второго орудия, фамилии которого Ваня ещё не знал. Они оба смотрели в том же
направлении, куда смотрел и командир батареи.
— Хорошо видите? — спросил капитан Енакиев.
— Так точно, — ответили оба наводчика.
— По вашему, сколько метров до цели?
— Метров семьсот будет.
— Правильно. Семьсот тридцать. Туда и давайте.
— Слушаюсь.
— Наводить точно. Стрелять быстро. Темпа не терять. От
пехоты не отрываться. Особой команды не будет.
Капитан Енакиев говорил жёстко, коротко, каждую фразу
отбивал точкой, словно гвоздь вбивал. Ахунбаев на каждой точке одобрительно
кивал головой и улыбался совсем не весёлой, странной, зловеще остановившейся
улыбкой, показывая свои тесные сверкающие зубы.
— Открывать огонь сразу, по общему сигналу, — сказал капитан
Енакиев.
— Одна красная ракета, — нетерпеливо сказал Ахунбаев,
запихивая карту в полевую сумку. — Я сам пущу. Следите.
— Слушаюсь.
Ахунбаев вставил в металлическую петельку полевой сумки кончик
ремешка и с силой его дёрнул.
— Пошёл! — решительно сказал он и, не попрощавшись, широкими
шагами побежал вперёд, туда, откуда слышалась всё учащавшаяся ружейная
стрельба.
— Вопросов нет? — спросил капитан Енакиев наводчиков.
— Никак нет.
— По орудиям!
И оба наводчика поползли каждый к своему орудию. Тут только
Ваня заметил, что все люди, которые были вокруг — а их было довольно много: и
батарейцы, и пехотинцы, и две девушки-санитарки со своими сумками, и несколько
телефонистов с кожаными ящиками и железными катушками, и один раненый с
забинтованной рукой и головой, — все эти люди лежали на земле, а если им нужно
было передвинуться на другое место, то они ползли.
Кроме того, Ваня заметил, что иногда в воздухе раздаётся
звук, похожий на чистое, звонкое чириканье какой-то птички. Теперь же ему стало
ясно, что это посвистывают шальные пули. Тогда он понял, что находится где-то
совсем близко от пехотной цепи. И сейчас же он увидел эту пехотную цепь. Она
была совсем рядом.
Ваня давно уже видел впереди, посередине картофельного поля,
ряд холмиков, которые казались ему кучками картофельной ботвы. Теперь он ясно
увидел, что именно это и есть пехотная цепь. А за нею уже никого своих нет, а
только немцы.
Тогда он, осторожно пригибаясь, подошёл к своему орудию,
поставил снаряды на землю и лёг на своё место шестого номера, возле ящика.
Ване казалось, что всё то, что делалось в этот день вокруг
него, делается необыкновенно, томительно медленно. В действительности же всё
делалось со сказочной быстротой.
