— И что делать? Сожрали тут все, ты тут прав, кормить скоро будет нечем. Да еще «красных» на добрую сотню увеличилось! — Ульрих задумчиво посмотрел на собеседников с немым вопросом: «А сами что весной есть будем, если зимою все припасы скормим?!»
— Не нужно отправлять их обратно за горы, пока перевалы не замело, как вы предлагаете! — Андрей напряженно улыбнулся и сказал самое важное, то, что боялся вымолвить даже в горячечном бреду: — Надо напасть первыми и разгромить панское воинство! Они нам все равно жизни не давали и не дадут! А раз так, то упредим их и начнем войну незамедлительно.
По мере того как командор говорил, лица обоих его сотоварищей вытягивались от изумления. Первым опомнился Ульрих, дрожащими от волнения пальцами вцепившись в рукоять меча.
— Мы рискуем остаться в полном одиночестве, начав этой зимою неправедную войну…
— Потому что начнем воевать зимою или потому что неправедную?! — с гневом выдохнул командор и повернул свое пышущее яростью лицо к старому священнику.
— Паны от нас почти все села оттяпали, пользуясь моментом, а мы не можем вернуть их обратно?! Да помилуйте! Скажи нам, брат Павел, сколько раз ты обращался к самому папе, чешскому королю или польскому князю, требуя прекратить грабеж орденских владений? И что — паны все с извинениями вернули?!
Священник засопел, тоже ухватившись за меч. Да и что было говорить в ответ и заново вспоминать то чувство горького унижения и бессилия, которое его охватывало все эти прожитые годы. Ульрих тоже промолчал, лишь желваки катались под кожей на скулах.
— То-то же, братья! Мы уже потеряли моравские и богемские замки, выведя оттуда крестоносцев…
— Я не знал, что приказ подложный…
— Я не про то говорю, брат Ульрих, и не виню тебя в этом! Так что не кори себя напрасно!
Андрей неожиданно тепло улыбнулся, и рыцари разом заметили, что если раньше командор говорил о потере с горечью, то сейчас в его словах чувствовались совсем иные эмоции.
— Эти богемские и моравские замки были чемоданом без ручки — и нести тяжело, и бросить страшно. Это мешок такой огромный, без пришитых помочей, и в обхват не возьмешь, и на плечо не взвалишь! И как его нести прикажете? Это же маета одна!
Крестоносцы не ответили на шутку — потеря давних земель их угнетала. Еще бы — всегда была опора, а тут ее лишились, а потому Андрей заговорил с задором, излучая нездоровый оптимизм, типа «не все так плохо, будет гораздо хуже».
— Наоборот, нам следует поблагодарить судьбу! Раньше орден был силен и разбросанность его замков не мешала, а помогала, ибо мы контролировали многие земли, а сила была такова, что ни один из властителей не рисковал оскалить на нас свои клыки. Но с Каталауна все разом переменилось, нас стали рвать по кускам, а мы не в силах удержать наследие, сдавали замки один за другим, лишаясь сил…
Старые рыцари опять засопели, с горечью глядя на карту, на которой были нарисованы прежние владения от Лабы до Вислы и нынешние — небольшое вытянутое пятно в горах на юге и маленькое белогорское пятнышко на севере, от которого до Вислы была добрая сотня верст.
Только командор не печалился вместе с ними, а продолжал загадочно улыбаться.
— Мы уступили территорию, но зато сейчас мы стянули все свои силы в кулак, присоединив словаков и ополчив белогорцев! Но если будем сидеть на месте, то в следующем году проедимся так, что нас голодных запросто раздавят. Нам нужно не только вернуть все орденские владения обратно, что принесут дохода на порядок больше, чем потерянное в Богемии, но и прирастить их, и главное — занять Плонск.
— Но чехи…
— Да ничего они не сделают. Они, как их заклятые друзья поляки, предпочтут, чтобы Плонск отошел к ордену, а не стал обглоданной костью, за которую сами продолжат лить кровь. Тут одна мысль сработает: пусть я ничего не получу, но и пан, что много крови выцедил, ничего не поимеет. Вот так-то! Да и не внакладе они останутся от такого размена!
— Что ты предлагаешь? — В голосе брата Ульриха впервые прорезался живительный интерес.
— Королю Вацлаву мы официально возвратим наши богемские и моравские замки и выразим признательность за оказанную помощь. Это смягчит его обиду, тем паче что компенсация достойная.
— А ляхи?!
— Хрен панам в рыло! Но только им! А вот польскому князю мы подарим те владения Сартского, что останутся без хозяина. Для нас весь этот кус слишком велик — подавимся! Так что вернем только свое, потерянное ранее, благо его очень много, а чужое отдадим князю, что решил королевский венец на своей голове примерить! Пусть он со своими панами здесь мается, сам помощи у нас же просить будет!
Заявление Андрея несколько разрядило обстановку, старые крестоносцы, видевшие и расцвет ордена, и пережившие с ним трагедию Каталауна, и трагичные годы прозябания, повеселели, бросая друг на друга многозначительные взгляды.
— Я не только надеюсь на успех нашего наступления, сам искренне верю в это! Паны не любят воевать зимою, зато мы можем, и грех не использовать это. Так что пора начистить ляхам ряшку, тем более теперь я могу открыть вам тайну — Плонск сам попросил нашего покровительства и уже выплатил тысячу злотых, треть от орденского ежегодного взноса! — Андрей победно поглядывал в вытянувшиеся лица. — Кроме того, город ежегодно будет давать ордену четыре сотни золотых, если король Чехии заберет наши замки обратно…
— Пусть забирает, и шут с ними! Мы и четверти денег с них никогда не получали!
— Так даже лучше!
На лицах Ульриха и отца Павла заиграли улыбки — еще бы, ведь теперь совсем иное дело, ибо Плонск предстоит не захватывать, а освобождать, да еще получив огромную сумму денег и, кроме того, получив значимую компенсацию за то, что удержать были не в силах.
— Мы не ошиблись в тебе, брат-командор, ты действительно магистр ордена!
Священник говорил настолько проникновенно, что Андрей чуть было не прослезился, но последние фразы заставили его не только насторожиться, но и смутиться, словно нормальному мужику на приеме проктолога в самый «интересный» момент.
— Если бы не твои некоторые странности в трудном лечении бесноватых или ищущих утешения женщин… Возложенные на тебя в скором времени обязанности… гхм… потребуют от тебя некоторых ограничений…
— То путь экзорцизма, он всегда полон ошибок, страданий, печали и исканий, брат мой! — быстро перебил священника командор, стараясь уйти от опасной для него темы и пропустив сквозь уши странный намек. — Но не о том речь, брат Павел. Вы тут выражали недовольство тем, что полсотни «красных» записаны в копейщики, в которых нет нужды, ибо их мало…
— Брат мой, мы никогда не выражали недовольства, сего быть не может никогда, ибо никто не посягнет на твое право командора, освященное самим уставом ордена!
Брат Ульрих заговорил очень осторожно, тщательно подбирая слова. У Андрея возникло стойкое убеждение, что именно сейчас самые старые рыцари ордена окончательно признали его право командования, а это несколько льстило самолюбию.
