– Он в вашем центре, в Женеве, – понял Дронго.
Якобсон подозрительно взглянул на него.
– Откуда вы знаете про наш женевский центр?
– Мне говорил об этом мистер Асанти, – ответил
Дронго. – Вам не кажется, что ваша подозрительность уже переходит всякие
рамки разумного?
– Не кажется, – огрызнулся Якобсон, – это
проклятое турне все еще не кончилось. И в каждом городе мы несем потери.
Сначала убили моих телохранителей в Париже. Потом мы потеряли Мартина. Сейчас
Рэнди. Мы платим слишком большую цену за эти концерты.
– Я не мог представить, что вы так будете сожалеть о
Мартине и Рэнди, – холодно произнес Дронго.
Якобсон взглянул на него, скрипнув зубами. Потом выдавил:
– Иногда я жалею, что мы вообще обратились за помощью к
такому специалисту, как вы. Звоните, Барбара. У нас еще много дел.
– Я поеду на поезде, – решительно сказал Дронго.
– Как обычно, – кивнул Якобсон, – думаете,
опять на нас нападут в аэропорту?
– Нет. Просто я могу вам помочь таким образом. Пилотам
вы можете объяснить, что часть вашей группы поехала поездом, а часть летит в
Швейцарию. В таком случае они не будут выяснять, где именно находится Осинский
и кто из нас композитор.
– Это вы хорошо придумали, – кивнул
Якобсон. – И кого вы хотите на этот раз взять с собой?
– Барбару…
Он назвал это имя спокойно, но Барбара, услышав свое имя,
вздрогнула. Брет и Хуан переглянулись, а Якобсон презрительно усмехнулся.
– Хорошо. Пусть будет Барбара. Когда вы будете во
Франкфурте?
– Я не помню расписание поездов наизусть, –
ответил Дронго. – В любом случае, думаю, это будет быстрее, чем ваш
переезд до Женевы и обратно. Барбара, если можно, уточните, пожалуйста.
Она кивнула, набирая новый номер. Задала несколько вопросов,
быстро записывая ответы на фирменном блокнотике «Пулитцер». В отелях любого
класса в Европе и Америке рядом с телефоном лежат фирменная ручка и блокнот
отеля. Она положила трубку и посмотрела на Дронго. На Якобсона она почему-то
избегала смотреть.
– Через сорок минут в Кёльн выходит поезд сто сорок
седьмой. Ровно в тринадцать ноль шесть. В пятнадцать сорок две он будет в
Кёльне. Там нужно сделать пересадку на восемьсот двадцать третий «Интерсити»,
который прибудет во Франкфурт в восемнадцать ноль семь, – прочитала она по
бумаге.
– Вы успеете собраться? – спросил Дронго. –
До вокзала минут десять езды.
– Постараюсь, – кивнула Барбара, снова поднимая
трубку. – Заказывать самолет? – спросила, обращаясь к Якобсону, так и
не посмотрев в его сторону. Тот не обиделся.
– Конечно, Барбара, – сказал он, –
постарайтесь сделать это быстро, чтобы не опоздать на поезд с мистером
Саундерсом.
– Вы дадите мне какое-нибудь оружие? – напомнил
Дронго.
– Мне надоело раздавать вам пистолеты, мистер
Саундерс, – раздраженно заметил Якобсон и нехотя разрешил: – Брет, выдайте
ему из ваших запасов.
Брет, улыбаясь, вытащил из кобуры «магнум». Получив оружие,
Дронго почувствовал себя немного увереннее. Не из-за наличия оружия. Просто он
привык к «магнуму» и часто пользовался им в своих путешествиях.
Но оформление заказа заняло довольно много времени, и
самолет обещали подготовить только к шести часам вечера. Поэтому Дронго и
Барбара, опоздавшие на поезд, отходивший в Кёльн в час дня, поехали
трехчасовым, спокойно собрав свои вещи и прибыв на вокзал за пятнадцать минут
до отправления.
Непосвященные туристы не знают, что, кроме номеров, у
каждого голландского поезда, следующего в сторону Кёльна, есть свое название.
Сто сорок третий утренний носит гордое имя Эразма Роттердамского, сто сорок
пятый был назван по имени Франса Гальса, сто пятьдесят третий получил имя
великого Босха, а третий номер, самый удобный и выходящий в девять часов утра,
назван именем самого выдающегося голландского мастера – Рембрандта. Дронго и
Барбара выехали в Кёльн на сто сорок девятом, носящем имя знаменитого Вермеера.
Очевидно, голландцам было чем гордиться, и они не упускали случая подчеркнуть
это творческое наследие.
С вокзала Барбара позвонила по известному ей номеру местному
резиденту ЦРУ и сообщила, что выезжает во Франкфурт. О смерти Рэнди она не
сказала, но резидент спросил сам:
– У вас ничего не произошло необычного?
– Нет, – сказала Барбара, глядя на Дронго, –
у нас все в порядке.
– Запомните телефон во Франкфурте, – предложил
резидент.
Барбара могла и не знать о случившемся покушении, тем более
если оно удалось. Убийце будет трудно оправдаться перед своими хозяевами, если
он не сумеет доказать, что попал точно в цель. А живой Осинский, который
появится сегодня вечером во Франкфурте, позволит усомниться в его искренности.
Но сам вопрос резидента лучше всего свидетельствовал о причастности его службы
к наполовину удавшемуся покушению.
На этот раз в вагоне первого класса было довольно много
людей. Удобства железной дороги были очевидны. До Кельна поезд шел чуть более
двух с половиной часов, а оформление билетов, погрузка в самолет, проезд до
аэропорта в Амстердаме и из аэропорта в Кёльне заняли бы время даже большее,
чем два с половиной часа.
Дронго взял на вокзале расписание поездов, следующих в
Кёльн. Он принес его в купе и долго, внимательно изучал. Наконец Барбара не
выдержала:
– Там что-то интересное? Вы так долго читаете это
расписание.
– Для меня да, – пробормотал Дронго, – просто
потрясающая картинка. В некоторых местах пауза между поездами составляет всего
три минуты. Вы представляете абсолютную точность этих поездов?
Барбара выросла в Соединенных Штатах, где подобная
пунктуальность в расписании поездов была обязательной. Она пожала плечами, не
понимая, чему он удивляется. Дронго продолжал:
– Однажды в Токио я обратил внимание на расписание
автобусов. В огромном многомиллионном городе автобусы ходили по расписанию с
точностью в одну минуту. Это меня тогда здорово поразило. Все-таки у нас была
совсем другая цивилизация. Там опоздания даже на полчаса считались в порядке
вещей.
– Вам было нелегко, – улыбнулась Барбара.
– Да нет, я бы не сказал. Мы просто привыкли к такому
положению дел и считали его в порядке вещей. Зато у нас были совсем другие
идеалы. Другое отношение к жизни. Для вас было важно, чего человек добился,
чего достиг. Вы были слишком увлечены материальной стороной цивилизации. Не
знаю, может, это было рациональнее. Но в нашей цивилизации все было несколько
иначе. Ценность представлял человек сам по себе, хотя положение много значило.
Но у нас чиновник мог быть и зачастую был абсолютным идиотом, а работавший во
дворе дворник читал Аристотеля и Платона. Такое случалось. У нас учили
некоторым моральным ценностям гораздо глубже, чем у вас. Хотя, признаю, очень
многие лицемерили.
