Руки у Бориса Никитича упали. Теперь его трясла сильная
дрожь. «Неожиданно большой выброс адреналина в кровь, – подумал он. –
Прорыв Чапая сквозь оболочку моего блаженного сна вызвал такую реакцию».
* * *
В следственном кабинете, по заведенному у чекистов обычаю,
на него некоторое время не обращали внимания. Нефедов углубленно копался в
папках, сверял что-то по какому-то толстенному справочнику – само воплощение
юридической деятельности. Самков сидел боком, развалясь, телефонная трубка под
ухом, подавал кому-то односложные реплики, живот, обтянутый кителем, пошевеливался,
словно свернувшийся клубком барсук. Наконец он повесил трубку, с улыбочкой
покачал крутой башкой, пробормотал «ох, говна кусок» и только тогда уже
развернулся в сторону подследственного.
– Ну что ж, Борис Никитич... – Он с удовольствием
заметил, как вздернулась голова «сраного профессора» при таком необычном
обращении. – Ну что ж, профессор, наше следствие переходит в другую фазу.
Вы теперь остаетесь наедине с капитаном Нефедовым, а я вас покидаю.
Он с интересом и, как показалось Борису Никитичу, с каким-то
напряжением уставился на свою жертву: какая последует реакция? Борис Никитич
заставил себя усмехнуться:
– Что ж, была без радости любовь, разлука будет без печали.
– Взаимно! – рявкнул Самков и встал, собирая со стола
какие-то нелепо распадающиеся папки. Ожесточившись от этих непослушных папок,
он еще раз глянул на «жидовского подголоска» совсем уже темным, ненавидящим
взглядом. – Вопросы есть?
– Есть один вопрос, – проговорил Борис Никитич. –
Я все время тут у вас жду встречи с Рюминым. Почему же он не появляется?
Более сильного вопроса он, очевидно, не мог задать в этих
стенах. Нефедов весь вытянулся и сжал губы, как будто ему в рот вдруг попало
горячее яйцо. Самков выронил только что собранные папки, уперся кулаками в
стол, весь выпятился в сторону Градова.
– Ах ты, су... Да как ты... Да как вы смеете тут
провоцировать?! Забыли, где находитесь?! Можем напомнить!
Забыв про папки, он зашагал к выходу, обдав Бориса Никитича
на ходу волной «Шипра» и пота. «Пошлопотный большевик», – подумал ему
вслед Борис Никитич.
Оставшись без руководящего товарища, Нефедов еще минуту
смотрел на захлопнувшуюся дверь с тем же выражением лица, скрывающего во рту то
ли яйцо, то ли горячую картофелину. Потом лицо все целиком активно задвигалось:
картофелина прожевана.
– Ну, мы начнем с наручников, Борис Никитич, –
заговорил он. – Они вам больше не нужны, правда? Зачем они вам? –
говорил он как бы с некоторой шутливой укоризной.
Он приблизился к подследственному и бодро, ловко, умело
отщелкнул с запястий подлые браслеты. Почти с шутливой миной двумя пальцами,
словно пахучую рыбу, отнес их к столу и бросил в ящик:
– Ну, вот и все, с этим покончено. Ни мне они не нужны, ни
вам, Борис Никитич, ведь правда?
– Мне они помогли, – сказал Градов. Не глядя на
Нефедова, он начал по очереди растирать одной мертвой кистью другую мертвую
кисть. Странное чувство испытывал он: изъята хоть и подлая, однако как бы
неотъемлемая часть его личности.
– Что вы имеете в виду, профессор? – с чуткостью и
интересом спросил следователь. Он весь представлял собой теперь, когда
следствие целиком перешло в его руки, некое воплощение чуткости, интереса,
корректности и даже как бы некоторой симпатии. «Работают по последнему
примитиву, – подумал Борис Никитич. – Сначала кнут – Самков, потом
пряник – Нефедов».
– Вам этого не понять, гражданин следователь. Вам же не
приходилось жить в этих браслетах.
«Кажется, это я уже слишком, – подумал Градов. –
Сейчас и этот начнет орать». На бледном лице капитана, однако, не появилось
ничего, кроме мимолетного ужаса.
– Ну хорошо, Борис Никитич, забудем об этом. Давайте всерьез
вернемся к... к нашему разбирательству. Прежде всего, я вам хотел сообщить, что
некоторые вопросы сейчас сняты. Например, вопрос о конспирации с Раппопортом
снят. – Нефедов внимательно подождал реакции на это сообщение. Борис
Никитич пожал плечами. – Отменяются также ваши очные ставки с Вовси и
Виноградовым...
– Они живы? – спросил Градов.
– Живы, живы, чего же им не жить, – торопливо ответил Нефедов. –
Просто очные ставки отменяются, вот и все.
«Видимо, ждет, что я спрошу почему, – подумал Борис
Никитич, – и тогда он мне скажет, что уж вот это-то не моего ума дело».
Нефедов между тем горестно вздохнул над бумагами и даже почесал себе макушку.
– Однако появляются и некоторые новые вопросы, профессор.
Вот, например: чем все-таки было мотивировано ваше выступление на митинге в
Первом МОЛМИ? Отчаянным призывом к единомышленникам? Были у вас в зале
единомышленники, профессор?
– Конечно, были, – ответил Градов. – Уверен, что
все мыслили так же, только говорили наоборот.
– Ну, это уж вы зря, Борис Никитич, – как бы слегка
надулся Нефедов. – Что же, все у нас такие неискренние, что ли? Я не
согласен. Но все-таки скажите, что вас подвигло на этот поступок? Бросить вызов
правительству, это ведь не шутка!
– Я хотел подвести черту, – совсем спокойно, как бы
даже не обращая внимания на следователя, сказал Градов.
– Подвести черту? – переспросил Нефедов. – Под чем
же?
– Вам этого не понять, – сказал Градов.
Нефедов вдруг несказанно обиделся:
– Да почему же мне этого не понять, профессор? Почему же вы
во мне априорно видите примитива? Я, между прочим, окончил юридический
факультет МГУ, заочно. Всю классику прочел. Спросите меня что-нибудь из
Пушкина, из Толстого, немедленно отвечу. Я даже Достоевского читаю, хоть его и
в реакционеры записали, а я вот читаю и думаю, что это полезно, потому что
помогает нам лучше понять психологию преступника!
– Чью психологию? – переспросил Градов.
– Психологию преступника, профессор. Ну, мы следователи,
юристы, нам ведь нужно понимать преступников.
– И в этом вам Достоевский помогает, гражданин
следователь? – Теперь уже Градов вглядывался в черты Нефедова.
Заметив это, последний весьма заметно порозовел и помрачнел.
– Ага, ну-ну, я понимаю, что вы имеете в виду, профессор. И
на этот раз понимаю, можете не сомневаться.
– Это очень хорошо, – сказал Градов.
– Что хорошо? – удивился все с той же застывшей обидой
на лице Нефедов.
