Приличное место, думал Борис Никитич, положив перед собой на
стол возвращающиеся руки. Я нахожусь в приличном месте в самом центре
приличного города Москвы, где все это прожил, где все это промелькнуло, словно
в фильме о Штраусе, что начинается его рождением и кончается смертью, и все
укладывается в два часа, в этой приличной стране, от которой я не счел
возможным тогда оторваться, в такой приличный момент истории. «Где будет труп,
там соберутся орлы». Давайте будем оплакивать родину в момент ее высшей
несокрушимости. Кто-то на Западе сказал, что патриотизм – это прибежище
негодяев, однако тех, кого этот западник имел в виду, возможно, нельзя назвать
патриотами, потому что они не вдумываются в корень слова, но лишь славят
могущество. Говоря «отечество», далеко не каждый думает об отцах, то есть о
мертвых. Забыв об отцах здесь, в России, мы из отечества сделали Молоха,
закрылись от вечности, от Бога, прельщенные лжехристами и лжепророками, что
предлагают нам ежедневно и ежечасно вместо истин свои подделки. В чем смысл этой
чудовищной имитации, что выпала на долю России? Сколько ни ищи, другого ответа
не найдешь: смысл имитации – в самой имитации. Все подменено, оригиналов не
найдешь. Позитив обернулся негативом. Космос смотрит на нас с темной ухмылкой.
И все-таки: «Претерпевший же до конца спасется». К чему еще мы можем прийти в
результате всего этого нашего дарвинизма?
* * *
Через несколько дней утром у Бориса Никитича во рту сломался
и просыпался кусочками в миску весь нижний мост. Случилось то, чего он так
опасался, когда Самков махал возле его лица кулаками. Вдруг ударит по челюсти и
разрушит давно уже ненадежное стоматологическое сооружение. Тогда я сразу же
впаду в дряхлость, думал он. Меня тогда даже не расстреляют. Просто выбросят
догнивать на помойку. И вот мост развалился, когда прекратились уже и угрозы
кулаками, и пытка наручниками. Просто ни с того ни с сего развалился на
кусочки. Дурно пахнущие, ослизненные, пожелтевшие кусочки. Опускай их в парашу,
пусть циркулируют по вонючим потрохам Лубянки, там им и место. Почти немедленно
на небе обнаружилась серьезная трофическая язва. Распад идет довольно быстрыми
темпами, если к этому еще присоединить непрекращающуюся диспепсию, сильный зуд
по всему телу, сыпь с коростой. Он теперь почти не мог говорить с достаточной
для коммуникации ясностью. Впрочем, это уже и не требовалось. Допросы почти
прекратились. Нефедова он видел теперь не чаще двух раз в неделю, да и то,
очевидно, только для формы. Во время этих коротких, не более пятнадцати минут,
встреч «почти родственник», по сути дела, не задавал никаких вопросов, а только
лишь возился в бумагах, изредка поднимая на Бориса Никитича какой-то странно
тревожный и как бы вопросительный взгляд; эдакий сталинский вариант «человека
из подполья». Борису Никитичу, который еще несколько дней назад с некоторой
гадливостью думал о причастности следователя к своей семье, теперь уже было все
равно. О чем ты спрашиваешь, человек, своим взглядом? Нет у меня никаких
ответов, человече.
Однажды в кабинете Нефедова оказались двое посторонних, носители
больших ватных грудей с орденскими планками. Все три офицера с большой
торжественностью встали, и старший по званию зачитал Борису Никитичу некоторый
документ:
«В соответствии со статьей пункта 5 Уголовно-процессуального
кодекса РСФСР следствие по делу Градова Бориса Никитича прекращено. Градов
Борис Никитич из-под стражи освобожден с полной реабилитацией. Начальник отдела
МВД СССР А.Кузнецов».
По прочтении документа все трое направились к нему с
протянутыми руками. Он аккуратно пожал все три руки. Справка была вручена, как
хорошая правительственная награда.
– Куда прикажете двигаться? – полюбопытствовал Борис
Никитич.
– На курорт, на курорт отправляйтесь, профессор, –
заколыхались ватные груди. – Справедливость восстановлена, теперь самое
время в Мацесту, на курорт!
– Теперь куда прикажете двигаться? – снова
полюбопытствовал Градов.
– Теперь о вас капитан Нефедов позаботится, профессор, а мы
вам от лица руководства министерства и от правительства Советского Союза
выражаем самые лучшие пожелания совместно с восстановлением вашего драгоценного
для родины здоровья.
«Кричат, как будто я глухой, а между тем слух пока еще
совсем не затронут распадом», – подумал Градов.
Большие чины покинули кабинет, а Нефедов, сияя своей
бледностью, принялся вручать профессору отобранные после его ареста во время
обыска в Серебряном Бору сертификаты личности: паспорт и разные дипломы,
профессорский, академический, военный билет... Явилась сержантская челядь с
личными вещами, в частности, с великолепной, 1913 года, из английского магазина
на Кузнецком мосту, шубой, которая, просуществовав сорок лет, не проявляла
никаких признаков распада. Последним, на цыпочках, подлетел запыхавшийся пухлый
страж с довольно тяжелым пакетом. Заглянув в пакет, Борис Никитич обнаружил там
своего рода пещеру Алладина: золотом, серебром и драгоценной эмалью светящиеся
свои правительственные награды.
– Теперь куда прикажете двигаться? – спросил он, держа
в руках этот пакет.
– Сейчас мы в приемную спустимся, Борис Никитич! –
возбужденно объявил Нефедов. – Там вас некоторые родственники дожидаются.
Мы, конечно, могли бы и сами вас доставить с полным комфортом на дачу, однако
они проявили очень сильное желание, в частности, ваш внук, Борис Никитич,
которому я бы все-таки посоветовал проявлять сдержанность по отношению к
органам.
Капитан Нефедов возглавил процессию. За ним двигался
профессор Градов, стражи с личными вещами шли позади, словно африканские
носильщики. На повороте коридора Борис Никитич опустил в урну пакет со своими
наградами.
* * *
В этом месте, уважаемый читатель, автор, который – вы не
будете этого отрицать – столь долго держался в тени по законам эпической
полифонии, позволит себе небольшой произвол. Дело в том, что ему какими-то мало
еще изученными ходами романной ситуации пришла в голову идея рассказать
короткую историю этого пакета с высокими наградами. Случилось так, что после
освобождения Б.Н.Градова пакет был найден в урне ночным уборщиком штаб-квартиры
органов безопасности старшиной Д.И.Гражданским. Весьма далекий от идейной
цельности человек, старшина Гражданский решил, что теперь старость его
обеспечена: как и многие другие советские граждане, он был уверен, что высшие
ордена СССР производятся из самых драгоценных в мире сплавов. Будучи не очень
сообразительным, старшина Гражданский не продумал до конца механику превращения
драгоценностей в расхожие денежные знаки и поэтому умер в бедности. Идея,
однако, пережила своего создателя. В 1991 году внучатый племянник Гражданского,
известный на Арбате бизнесмен Миша-Галоша продал весь комплект американскому
туристу за триста долларов и остался чрезвычайно доволен сделкой.
