Нугзар надел штатский макинтош, мягкую шляпу и поехал в
«Советский спорт». Редактор там сразу же, похоже, описался от страха. Вскочил,
зашатался, побежал куда-то, в коридоре закричали: «Тарасова к главному!»
Прибежал какой-то завотделом. Вот товарищи из органов интересуются вашим
автором. Спокойно, спокойно, товарищ редактор, почему множественное число? Не
«товарищи интересуются», а вот лично мне интересно, почему вы печатаете такого
Евг. Евтушенко. Звонко пишет, говорите? Молодо, говорите, пишет? Любопытно,
любопытно. Он сейчас здесь, говорите? А где же? Да вот он здесь, товарищ
генерал, на лестнице курит. Позвать? Не надо. Просто покажите. Редактор лично
открыл дверь на лестницу. Там стоял долговязый мальчишка в вельветовой
курточке, в кепочке-букле, торчал сизый от дыма нос, гордо позировали новые
туфли на микропорке. «Вот это и есть Евг. Евтушенко?» – «Так точно». –
«Сколько же лет этому вашему Евг. Евтушенко?» Редактор дернулся из-за стола, потом,
остановленный жестом грозного гостя, плюхнулся обратно в свое стуло. Трудно
было взирать на такого гостя из-за начальственного стола, хотелось навытяжку,
по-курсантски. «Тарасов, сколько лет этому вашему автору?» У Тарасова лицо
непроницаемое, даже презрительное: от страха, должно быть, утратил всякую
искательность. «Шестнадцать, – бормочет он, – или восемнадцать... Во
всяком случае, не больше двадцати...» – «Наверное, еще школьник?» –
«Кажется», – с каким-то даже высокомерием прогундосил Тарасов.
Через коридор видно было, как кто-то сверху, из другой
редакции, прошел мимо Евг. Евтушенко и как тот потянулся к прошедшему длинной
шеей, прозрачный зрачок блеснул неожиданно умудренной лукавинкой. Прошедший
хохотнул, что-то сказал, явно вдохновляющее, отчего Евг. Евтушенко сплясал на
лестничной площадке маленького трепачка-чечеточку: дела идут, контора пишет!
«Чем же вас подкупили его стихи?» – спросил Нугзар у
Тарасова. На главного редактора он уже не обращал никакого внимания. Тарасов
сидел, как Будда, почти отключившись от действительности. Все-таки разомкнул
уста: «Звонкостью такой... ну, молодостью такой...»
В этот момент Евг. Евтушенко прикончил папиросу каблуком
микропорки и заметил, что дверь в кабинет главного редактора открыта.
Немедленно поспешил мимо по коридору в туалет и, проходя, заглянул в кабинет с
огромным, всеохватывающим интересом. Каков пацан, подумал Нугзар, и вдруг
сложилась другая оригинальная мысль: нет, такому в тюрьме явно нечего делать.
Тарасов тут вытащил из кармана бумажный лепесток. Вот, еще
одно стихотворение принес. Есть неожиданные рифмы... идейность безупречная...
Последнее стихотворение Евг. Евтушенко называлось «Судьба
боксера» и рассказывало о тяжкой судьбе американского атлета по имени Джин.
Вспомнил войну,
русского солдата,
Уроженца Сибири дальней,
который,
дружбе солдатской
в задаток,
Джину подарил
портрет
Сталина.
Ничего сейчас у Джина нет,
Только
этот
портрет!
Идет чемпион неоднократный,
Сер сквер.
А наверное, сейчас
бьют куранты
В Москве.
Там люди, как воздухом,
дышат свободой
Под знаменем
Сталинских светлых идей.
Там спорт —
достояние всего народа,
Воспитывает людей!..
«Где же здесь неожиданные рифмы?» – спросил Нугзар. Вся
ситуация вдруг показалась ему чрезвычайно забавной. Странная какая-то
необязательность присутствует в этой россыпи обязательных слов. Неужели Берия
это уловил? «Неоднократный – куранты, сквер – Москве...» – пробормотал Тарасов.
«Что?» – «Корневые рифмы». – «Ах да». Это поколение явно не собирается в
лагеря. На что они рассчитывают? На корневые рифмы? «Вы пока что, товарищ
Тарасов, воздержитесь от напечатания этого стиха, – мягко посоветовал
он. – Лады?» – «Как скажете», – сказал Тарасов. «Ну, просто до моего
звонка, пока не надо. Стихи, ей-ей, не испортятся за пару недель. Помните, как
один поэт сказал: „Моим стихам, как драгоценным винам, наступит свой черед“?»
Тарасов проглотил слюну, отвлекся взглядом в угол: виду
подавать нельзя, что помнишь запрещенную Цветаеву. Наверное, думает: ну и
чекисты пошли с такими стишками на устах. Не знает этот Тарасов, что я рос
рядом с поэтами. Там, рядом с поэтами, и вырос в убийцу. Такой, стало быть,
облагороженный вариант душегуба.
За две недели Берия, разумеется, и думать забыл об авторе
стихов «На Красной площади». Приближалось главное событие 1949 года, испытания
«устройства» в Семипалатинске. Несколько раз собирали актив засекреченных
ученых, накручивали кишки на кулак. Совершили поездку по объектам. Проверяли
схему агентуры влияния в западных средствах массовой информации. Если испытание
пройдет успешно, надо будет, чтобы об этом, с одной стороны, никто не узнал, а
с другой стороны, чтобы узнали все. Хозяин не раз намекал, что от испытания
зависит новая расстановка сил на мировой арене. Возможно наступление по всему
фронту.
В утренней почте Берии всегда присутствовал «Советский
спорт». Иной раз он вытаскивал его из кучи газет, быстро заглядывал в сводку
футбольного чемпионата – как там возлюбленное «Динамо» крутится, хлопал ладонью
по краю стола то с досадой, то с удовольствием и тут же отбрасывал орган
Госкомитета по физкультуре. Однажды Нугзар для собственного алиби все же
упомянул о посещении редакции – сделал он это именно тогда, когда шеф был
меньше всего расположен говорить о чем-нибудь, кроме «устройства». Однако
Лаврентий Павлович тут же его перебил: «О чем ты говоришь, генерал? Да пошел он
на хер, этот гамахлэбуло Шевкуненко!» Из этого можно было сделать вывод, что
тот приступ необъяснимой ярости в адрес поэта, скорее всего, относится к
чудачествам среднего возраста, что все это надо забыть в той же степени, как не
следует держать в уме разные прочие эскапады сатрапа, и уж во всяком случае
молодой Евг. Евтушенко может пока что благополучно трудиться над своей
«корневой рифмой» во славу завоеваний революции.
* * *
Он просто сделал из меня своего холуя, думал Нугзар, следя в
щелку за тоненькой фигуркой с торчащими накладными плечами, просто потакателя
своим гнусным причудам, хоть и просит всякий раз помочь ему «как мужчина
мужчине». Тут перед станцией метро загорелись фонари.
– На! – сказал Берия. – Вот, полюбуйся, какая
прелесть! Я просто влюблен!
– Что «на»? – спросил Нугзар.
