Все мастера, делавшие в тот день прикидки по ледяному кольцу
«Динамо», работали со своими тренерами, и у Бориса тоже был его личный тренер,
который замерял хронометром его отрезки и подбрасывал цэу, то есть ценные
указания. Тренер был очень вежливый, кричал своему подопечному на «вы»:
– Какого же хера, Борька, вы не подгазовали на вираже, как я
вам говорил?
Борис с засыпанной ледяной пылью счастливой красной мордой
медленно подъезжал к аляповатой фигуре в вахтенном тулупе и в валенках с
галошами.
– Простите, Сашка, вовремя не включился, пропустил момент.
Давайте сначала.
Разумеется, он виду не показывал, что ему немного смешна
серьезность, с которой Шереметьев относился к своей новой работе. В мотоциклах пока
что этот бывший боксер разбирался на сугубо любительском уровне.
* * *
Их дружба восстановилась вскоре после только что описанной
метельной ночи. В одно прекрасное утро Борис, со скрежетом зубовным одолевавший
ненавистный учебник биохимии, пошел открывать на звонок и увидел за дверью
молодого человека во флотской шинели, с чистым и интеллигентным, хотя немного
квадратным лицом. Бороды как не бывало. Оказалось, сбрил ее сразу после битвы в
вестибюле «Москвы».
– Увидев вас, сукин сын, я посмотрел на себя в зеркало и
понял, как я гнусно опустился. Сбрил бороду и перестал ходить по пивным, даже
от приглашений в рестораны отказываюсь.
И все-таки такая встреча через шесть с половиной лет, ну как
тут не отречься от зарока. Друзья пошли в «Есенинскую», как называли тогда в
Москве сводчатый подвал под Лубянским пассажем. Лучшего места не найдешь для
грустных повествований. Пиво подают без заказа, как только увидят, что у тебя
на донышке. Слабеющие нравственные силы всегда можно поддержать граненым
стопариком.
Вот вам в лапидарном изложении история последних шести с
половиной лет из жизни Александра Шереметьева. Разможженную ногу ему
ампутировали сразу после эвакуации из Варшавы. Однако коленный сустав удалось
спасти, значит, нога все-таки живая. В торжественной обстановке был вручен
секретному герою – меня ведь тогда к званию героя представили – американский
поколенный протез, потрясающая вечная штука, вот посмотри, можешь потрогать, не
бойся, дар медицинской секции еврейского общества «Бнай Брит». Очень быстро
привыкнув к нему, Александр даже начал думать о возвращении на ринг, надо было
только весу поднабрать, чтобы перейти в менее подвижную категорию.
– Ну, это, конечно, шутка, главная проблема стояла передо
мной – не спиться! Тогда я приковылял к командованию и попросил не списывать
меня в инвалиды. Война еще идет, я могу принести пользу, да и в мирное время
понадоблюсь. Знаете, Борька, все что угодно можно сказать о ГРУ, однако своих,
особенно таких головорезов, какими мы были с вами, они стараются не предавать.
Меня послали в школу военных переводчиков на Дальний Восток специализироваться
по английскому языку в американском варианте. Ну, естественно, я воспрял духом,
нафантазировал там себе сорок бочек арестантов: международный шпионаж, отели на
карибском побережье, слегка прихрамывающий молодой американец, душа общества,
пловец и ныряльщик, который на деле оказывается советским разведчиком, ну, и
так далее в этом духе; разрешите напомнить, что, несмотря на весь польский опыт,
нам с вами было тогда восемнадцать лет. Короче говоря, в этой школе я старался
превзойти всех и во всем, ну, конечно, за исключением бега с барьерами. И
преуспел, черт побери! Английский у меня и раньше, как вы помните, был вполне
приличный, а через год в этой школе, где нам вообще запрещали даже в бане
говорить по-русски, я уже спикал, как янки, и даже мог имитировать южный
акцент, техасский акцент, бруклинский еврейский говорок. В стрельбе, как вы
помните, я даже и в отряде был не последний человек, а здесь, компенсируя свое
увечье, стал абсолютным и непререкаемым чемпионом. Особенно всех удивляло мое
плаванье. Я плавал в заливе среди льдин, нередко со стадом моржей, мог ложиться
на дно и там впадать в какой-то парабиоз, позволяя течению медленно влачить
неполноценное тело, чтобы потом вдруг бурно вынырнуть из глубины прямо под
сторожевой вышкой. Начполит училища был, между прочим, весьма озабочен этими
способностями человека-амфибии. Не надо преувеличивать беспечность
потенциального противника, нередко говорил он мне, в том смысле, что объект
наших занятий, поселившийся на японских островах американский империализм,
может меня когда-нибудь заманить в свои сети.
Короче говоря, к окончанию двухгодичного курса я
рассчитывал, не без основания, что меня направят либо «нелегалом» за границу,
либо уж в крайнем случае каким-нибудь сверхсекретным консультантом в генштаб. И
вдруг все полетело в пропасть, в глубокую задницу, мой друг.
Этому предшествовала одна романтическая история, о которой я
вам сейчас не расскажу. Ну, не расскажу и все. Потом расскажу, не сейчас.
Потому что просто не хочу сейчас об этом рассказывать. Я знаю, что вам,
Борька-гад, больше всего на свете хочется слушать романтические истории и в
ответ рассказывать свои романтические истории, потому что вы у нас сейчас такой
счастливый любовник, покоритель Веры Горды, но, может, поэтому я вам сейчас как
раз ничего и не расскажу про свою романтическую историю. Нет, нет, вовсе не
поэтому. Причина более веская: мне просто хочется побыть с вами, а если я вам
расскажу эту немного страшненькую, романтическую в кавычках, историю, мне тогда
придется вас немедленно оставить. Когда я вызываю в памяти всю эту
«романтическую историю», мне потом три дня не хочется никого видеть. Ну, я
вижу, вы совсем заинтригованы, хер моржовый, вот именно моржовый, поверьте, я
знаю, о чем говорю, и больше ни о чем другом уже не хотите слышать. Ну, а если
хотите, тогда закажите еще триста и по тарелке карбонада с огурцом.
Короче говоря, я перешел дорогу одному гаду с тремя звездочками
на двух пpосветах и поплатился за это. Короче говоря, вместо карибских отелей в
колониальном стиле меня закинули на остров Итуруп, в такую глухую жопу, что
выброс на берег дохлой лошади считается там событием тихоокеанского значения.
Там была станция слежения за американскими самолетами, и я должен был по
двенадцать часов в смену работать на радиоперехвате, то есть подслушивать
разговоры летчиков с наземными базами и между собой. Как вы догадываетесь, для
этого вовсе не обязательно было в течение двух лет прочесывать оксфордские
словари, читать Шекспира и современных американских писателей. Словарь кокпита
насчитывает не больше трехсот entries, включая всю мыслимую матерщину.
Созерцание катящихся на остров волн через три месяца превращается в назойливую бредовину.
Сатанеешь от сослуживцев с их спиртом и домино, волком начинаешь выть от этой
нашей пресловутой секретности...
– Кстати, Сашка, – прервал его в этом месте
Борис. – Вы, конечно, понимаете, что, рассказывая все эти вещи здесь, в
«Есенинке», вы со страшной силой нарушаете эту нашу пресловутую секретность?
