Те два окна в доме № 14 были темны. Митя обошел вокруг
двухэтажного, вполне пригодного для жилья строения, крашенного в излюбленный
магаданцами цвет «тела испуганной нимфы». Кое-где светились в окнах большие
абажуры с тесьмой. Свисали из форточек авоськи со скоропортящимися продуктами.
Из нашей форточки – он криво усмехнулся: «из нашей»! – вывешена была
голенастая кура. «Купила кухочку, фханцузску булочку...» Он уже не раз подходил
в сумерках к этому дому и смотрел, прячась за трансформаторной будкой на другой
стороне улицы, на окна квартиры своих приемных родителей, Цецилии Наумовны
Розенблюм и Кирилла Борисовича Градова. Сначала у них там голая лампочка
висела, а потом, как у людей, появился просторный шелковый абажур с кистями.
Иногда к окну приближались их головы. Однажды он видел, как они кричали друг на
дружку, размахивая руками: спорят, наверное, как и тогда, по теоретическим
вопросам мировой революции. В другой раз воровской его взгляд перехватил их
затяжной поцелуй, по завершении которого свет в квартире немедленно погас.
Бесшумно расхохотавшись, то есть оскалив несколько раз свои фиксатые зубы, он
покрутил тогда башкой: неужели и сейчас они этим занимаются, такие старые и
нездоровые?
* * *
Прошло уже полгода после того, как он в костюме Шаповалова
Георгия Михайловича нос к носу столкнулся с тетей Цилей на главном перекрестке
Магадана, пересечении улицы Сталина и Колымского шоссе. Отца, наверное, так бы
и не заметил: тысячи таких полузеков слоняются в здешней округе, ну, а
Цецилию-то невозможно не выделить среди безликой толпы; тащилась, как всегда,
расхристанная, пальто пристегнуто петлей к пуговице кофты, шарф волочится по
слякоти, морковная губная помада не вполне совпадает с очертаниями рта,
полыхание веснушек, разлет полузавитых полуседин, довольно громко вылетающий во
внешний мир внутренний монолог: «Позвольте, позвольте... вот справка...
кубатура... держитесь в рамках... социалистическая мораль...» Вот так из
колыхания толпы вдруг материализовалась его еврейская «мамаша», стыд и жалость
его отрочества. Митя остолбенел. Скользнув по нему невидящим взглядом, Цецилия
прошла мимо.
Весь вечер тогда он шлялся за ней соглядатаем. Она заходила,
явно по каким-то сутяжным делам, в управление Дальстроя и в горисполком, потом
стояла в очереди за сгущенным молоком, потом топталась возле мастерской «Ремонт
радиоаппаратуры», из которой вдруг раскорякой вышел отец с каким-то большущим,
вроде бы самодельным радиоприемником на руках. Митя увидел, что его сильно
постаревшая физиономия сияет от удовольствия. Ему, видно, очень нравился весь
этот уклад жизни – корячиться с огромным, как дедовские кабинетные часы,
приемником на руках, видеть, что на улице его ждет жена... Значит, оба живы,
оба снова вместе, лишь только меня с ними нет, лишь только я погиб без остатка!
Нагоняющий ужас на всю Карантинку Фомочка-Ростовчанин вдруг содрогнулся в
мгновенном рыдании.
* * *
Митя, разумеется, не мог знать, что всего лишь за неделю до
этой встречи его приемный отец был выпущен из магаданской тюрьмы «Дом
Васькова». Не более полугода после воссоединения Кирилл и Цецилия наслаждались
своим «раем» в завальном бараке на окраине Магадана. В городе шли неспешные
методичные аресты бывших политических. Обсуждая очередной арест, знакомые
интеллигенты приходили к выводу, что вся кампания идет в строго алфавитном
порядке: Антонов, Авербух, Астафьев, Барток, Батурина, Берсенева, Бланк,
Венедиктов, Виноградова, Вольберг... «Вчера взяли Женю Гинзбург, – как-то
сказал Степан Калистратов, – так что скоро твоя очередь, товарищ гражданин
Градов, готовь, Цилька, узелок с „Кратким курсом истории ВКП(б)“, ну, а до меня
еще полдюжины букв, так что погуляем».
От пристрастия к алкоголю имажинист в лагерях почти
излечился, зато приобрел склонность к каким-то порошкам и таблеткам,
вызывавшим, как он утверждал, исключительно оптимистическое и юмористическое
восприятие действительности.
– Перестань болтать глупости, Степан! – тут же
атаковала его Цецилия. – Какие еще алфавитные аресты?! Что за вздор? Этот
юмор висельника по отношению к законам великой страны по меньшей мере
неуместен! Вот ты можешь поплатиться за свой язык, а нам с Кириллом до этого
никакого дела нет!
Они действительно жили с каким-то странным ощущением, что
теперь, после их встречи, все должно налаживаться:
жилищные условия, снабжение, культурный уровень населения,
международная обстановка, даже климатические условия. Кириллу удалось
устроиться в кочегарку горбольницы и оторваться, таким образом, от лагерного
мира и хамской вохры. Цецилия почти сразу активно включилась в график Дома
политпросвещения, принялась окармливать население теоретическим анализом
развала мировой империалистической системы на фоне нарастающей борьбы народов
за мир и социализм в обстановке быстро приближающегося окончательного триумфа.
Руководство Дальстроя МВД СССР, очень довольное приездом вольнонаемного
теоретика, благодаря которому так резво заполнялись клеточки Политпросвета,
обещало товарищу Розенблюм хорошую комнату в доме № 14 по Советской, которая
вскоре должна была освободиться, поскольку там доживала свои дни гражданка с
неоперабельной формой легочной болезни.
Пока что жили в «раю». Стенка дышала в унисон с дыханием и
прочими отправлениями тамбовского мятежника. Когда Кирилл уединялся и начинал
что-то шептать у своего францисканского алтарика, Цецилия шумно перелистывала
страницы «Анти-Дюринга» или «Материализма и эмпириокритицизма», восклицала:
«Как глубоко!» – или: «Кирилл, ну вот послушай: так называемый „кризис в
физике“ есть лишь выражение несостоятельности идеализма в истолковании нового
этапа в развитии науки». Очень часто после таких «противосидений» они
сталкивались в споре, причем всякий раз, сходясь в середине, ибо больше и негде
было сойтись, обжигали головы об электрическую лампочку.
– Да ведь еще со времен Демокрита, со времен Эпикура
известно, что материю никто не создал! – кричала Цецилия. – Мир от
начала и до конца познаваем!
Кирилл амортизировал ее наступательные, пышущие яростным
партийным огнем дирижабли буграми своих ладоней.
– Кому это известно, Цилечка? Как это может быть известно?
Что это значит «не создал»? Скажи мне, что такое «начало»? Что такое «конец»? А
если ты бессильна перед этими вопросами, как ты можешь сказать, что мир
познаваем?
В таких вот поединках проходили часы под вой гиблого
колымского ветра и визги из коридора, причем, как читатель, безусловно,
заметил, Цецилия фехтовала восклицательными знаками, Кирилл же отбивался
вопросительными. «Эй, Наумовна, Борисыч, кончайте базарить, идите щи хлебать!»
– кричала из-за перегородки посетительница вендиспансера по графе «хроники»
Мордеха Бочковая.
