– Профессора Геттингер и Трувси, товарищ Сталин, крупнейшие
специалисты в области кардиоваскулярной симптоматики, и я очень жалею, что не
могу сейчас с ними проконсультироваться.
Градов внимательно смотрел на лицо Сталина, в котором
временами, по ходу этого разговора, вдруг проявлялось что-то молодое и
бандитское. Знает ли он о том, что профессора исчезли? Неужели это по его
прямому приказу они исчезли? Трудно что-либо прочитать на этом лице, кроме
страшной и подлой власти.
Сталин вдруг встал и пошел в дальний конец кабинета, где
постоял некоторое время спиной к Градову под картиной Бродского, на которой
Ленин сидел среди складок мебельных чехлов, похожих на попоны слона.
– Мне не нравится, как вы тут занимаетесь физиономистикой,
профессор Градов, – сказал он, не оборачиваясь. – Скажите, а какого
вы мнения о профессоре Виноградове? – С мимолетным юмором он нажал на
«вино», то есть на то, отсутствие чего характеризовало фамилию его собеседника.
– О Владимире Никитиче? – Градов вдруг совершенно не к
месту вспомнил, что к этому заведующему кафедрой факультетской терапии Первого
меда недавно приклеилась странная кличка Куцо. Он страдал заиканием, и логопеды
предписали ему в такие моменты, в порядке самогипноза, произносить слово
«куцо», что он и делал весьма успешно на лекциях к великому восторгу
студентов. – Владимир Никитич Виноградов тоже является большим и
выдающимся терапевтом нашего времени.
– Я вас больше не задерживаю, профессор Градов, –
сказал Сталин и тут же покинул кабинет.
Ну, вот и все. Борис Никитич откинулся в кресле и закрыл
глаза. Увижу ли я сегодня свой дом? Это под большим вопросом. Промелькнуло
выражение безграничной любви в глазах Архи-Меда. Ничего впрямую не сказав, я
показал, что больше их не боюсь. Вряд ли они прощают такие демонстрации.
Несколько минут он сидел с закрытыми глазами. За ним не шли. Два уборщика
ввезли в комнату тяжелый агрегат – пылесос. Тогда он поднялся и пошел к выходу.
Часовые в коридорах провожали его бесстрастными взглядами человекообразных
следящих устройств, однако не делали ни малейших попыток остановить либо
сопроводить.
В нижнем холле дежурный офицер молча показал ему на
отдаленную в глубину помещения линию стульев, а сам снял телефонную трубку и
что-то тихо доложил.
Градов сидел в этом пустынном холле не менее получаса. По
разработанной им самим методике он старался ни о чем не думать и не менять
позы, дабы смирить накатывающие дрожь и головокружение. Нечто вроде виноградовского
способа преодолевать заикание, только вместо «куцо» в уме повторяется
произвольная череда слов: «бом, мом, бром, гром, фром, сом, ком, флом...».
Таким образом ты ограждаешь себя от внешних влияний и в то же время все-таки
еще присутствуешь в мироздании на правах, скажем, маленького пруда с лилией.
Вдруг позвали: пришла машина. Что пришло? Куда пришло?
Почему пришло? Зачем пришло? За кем пришло? И наконец: за мной пришла машина,
вывозят из Кремля. В машине был только шофер, но профессору Градову указали на
заднее сиденье. Выехали из Кремля через Боровицкие ворота и почему-то
остановились возле Манежа. Подошли два мужика в черных костюмах, влезли с двух
сторон на заднее сиденье, сильно сжав профессора Градова и обдав запахом
лошадиного пота. «Шляпу сними!» – приказал один из них. «Простите?» – повернул
к нему лицо профессор. «Шляпу сними, старый мудак!» – рявкнул второй и, не
дождавшись добровольного снятия шляпы, сорвал ее с головы профессора и швырнул
на переднее сиденье. После этого на глаза профессору была надета тугая,
непроницаемая повязка. Машина тронулась и ехала куда-то какое-то время;
покачивалось озерцо с лилией, над ним враскоряку повисали фразы, медлительно
произносимые двумя мужиками: «Ну, а он чего?» – «А он ничего». – «А она-то
чего?» – «А чего ей?» Помимо захвата профессора Градова у них еще были свои
дела.
Машина остановилась, и с профессора сняли повязку. Вокруг
был тускло освещенный, ничего не говорящий двор многоэтажного дома. Его ввели в
подъезд и подняли на лифте. За дверью оказалась череда комнат с ничего не
говорящей меблировкой. В одной из них вышел навстречу профессору невысокий
округленный человек с ничего не говорящим лицом. Кое-что все-таки говорил его
китель с генеральскими погонами.
– А, привезли это говно! – петушиным голоском
приветствовал он вошедших. – Бросьте его вон там! – Он показал на
диван.
Профессора взяли под микитки и в буквальном смысле бросили
на диван, отчего совершенно седые, но не поредевшие волосы Бориса Никитича
упали ему на глаза, словно космы пурги.
Генерал закурил длинную папиросу, приблизился и поставил
ногу на валик дивана.
– Ну что, жидовский подголосок, сам будешь раскалываться или
выбивать из тебя придется правду-матку?
– Простите, что это за манера обращения? – гневно
поднял голос профессор Градов. – Вы знаете, что я – генерал-лейтенант
медицинской службы Советской Армии? Вы ниже меня по чину, товарищ
генерал-майор!
Округлый генералишка с внешностью бухгалтера домоуправления
внимательно выслушал эту тираду и даже кивнул головой, после чего спросил:
– Ты скажи, срать-ссать хочешь? Давай-ка перед началом
разговора прогуляйся в гальюн, старый мудак, а то начнешь тут, в чистом месте,
пачкать.
Он вдруг схватил профессора Градова пятерней за галстук и
рубашку, подтянул к себе, дохнул в лицо вчерашним, частично отблеванным
винегретом.
– Сейчас ты, блядь, так у меня завизжишь, как ни Трувси, ни
Геттингер не визжали! Мы тебе все твои ордена прямо в жопу загоним!
Не отдавая ни в чем себе отчета, Борис Никитич вдруг в ответ
схватил генерала за ватные титьки кителя и тряхнул, да так сильно, что у того,
то ли от изумления, то ли от самой тряски, вылупились зенки, по-петрушечьи
заболталась голова. Борис Никитич отшвырнул от себя мерзопакостного генерала и
упал на диван. Почему я еще жив, довольно спокойно, как бы со стороны, подумал
он. Откуда берутся такие неожиданные резервы организма? Кроме адреналина тут,
очевидно, еще кое-что присутствует, не изученное.
Генерал, видимо потрясенный не только в буквальном, но и в
переносном смысле, пытался поймать оторванную профессором и крутящуюся по
паркету пуговицу. По всей вероятности, органы госбезопасности давно уже не
видели подобного афронта. Пуговица раскручивалась между ножками кресла, пока
наконец не легла на бок, звездой к потолку, в северо-восточном углу. Рюмин, это
был он, подобрал ее и положил в карман. Ну, что мне теперь делать с этим ебаным
профессором, подумал он. Решение бить пока еще не сформулировано, высказано
было лишь желание попугать. Взять на себя инициативу? Рискованно даже в моей
нынешней должности. Абакумов выше сидел, а вон как покатился.
Он встал спиной к профессору и снял трубку телефона,
рычажок, однако, не отпустил.
