– Этот мой друг, его зовут Бpюс, то есть почти твой тезка,
на фронте мы его так и звали Борис, все устроил замечательно и, как мне
кажется, из чисто филантропических соображений. В условленном месте за
американским КП, его там называют Чекпойнт Чарли, он ждал меня на машине. Если
даже кто-то за мной пошел от КП – все-таки странно, что советский полковник так
запросто направляется на Запад, хоть я и изображал полную деловую
сосредоточенность, как будто по делам союзнической комиссии, – все-таки мы
с Брюсом сразу оторвались от любого возможного хвоста. Он мне привез огромное
какое-то пальто и шляпу. Из-под пальто, правда, торчали советские сапоги, но на
темных улицах никто не обращал ни на кого особого внимания. Оставив меня в той
кнайпе со стружками на полу, Брюс поехал за Вероникой. Между прочим, он весь
сиял, этот Брюс Ловетт, он явно казался себе героем приключенческого фильма.
Странные извивы психологии, знаешь ли: я так волновался весь этот день, глотал
таблетки, а тут вдруг, в этой кнайпе, совершенно успокоился и наслаждался
теплым, старым пальто, кружкой отличного пива, джазиком, доносящимся из
приемника за стойкой. Помню, я умиленно смотрел, как играли среди опилок два
щенка спаниеля. Видимо, армия, знаешь ли, осточертела, вдруг расслабился от
иллюзии другой жизни...
Когда она появилась, я не сразу ее узнал. На ней был плащ с
поясом, а голова укутана в темный платок. В Берлине в те дни было холодно, и
весь этот наш маскарад казался вполне естественным. Она сразу направилась ко
мне и тогда уже сняла платок. Восемь лет прошло со дня нашей последней
встречи...
– Как она выглядит? – спросил Борис. Они теперь стояли,
опершись на балюстраду над огромным городом, в котором так бурно шла его
молодость и который в эти минуты попросту для него не существовал.
– Знаешь, ей скоро будет сорок девять, – медленно
проговорил Вуйнович. – Она совсем не подурнела, но это уже какая-то другая
красота. Вот, посмотри, она это передала для тебя... – Он расстегнул
верхние пуговицы кителя и вынул из внутреннего кармана цветную, не
раскрашенную, а именно цветную, снятую на цветную пленку «Кодак» фотографию.
Все, что приходит оттуда, с Запада, всегда кажется чем-то
инопланетным, и вот на одном таком инопланетном лепестке, на цветной
кодаковской карточке, он видит два самых любимых и теплых лица из своего
собственного мира: мамки и Верульки.
На снимке на фоне большого старого дома из белых досок, на
ярко-зеленом подстриженном газоне стояла группа премило улыбающихся персон: его
мать в белых, легких и широких брюках, талия по-прежнему узка, грудь
по-прежнему высока, ее муж, длинный и сухопарый, со славным лошадиным лицом,
Верулька, очаровательная американская девчонка в ковбойских штанишках, повисшая
у нового папы на плече, и еще некто, пожилой джент, пиджак внакидку, трубка в
руке, на лице ироническое благодушие.
– А это кто? – спросил Борис.
Вуйнович засмеялся:
– Представь себе, это был и мой первый вопрос. Она
объяснила, что это старый друг Тэлавера, известный журналист, год с чем-то
назад он был в Москве как гость посла Кеннана, и вот с ним она отправила тебе
какую-то посылку, которую ты, по каким-то ее сведениям, получил...
Бориса вдруг просвистел страх: а вдруг он от них, вдруг
провоцирует? Подняв глаза на полковника, он устыдился. Все-таки не может быть у
провокатора такое человеческое, такое любящее и печальное лицо. Такую маску не
наденешь, это лицо без маски, оно как будто осуществляет ритуал прощания.
– Она думает только о тебе, – продолжал
Вуйнович. – Вытягивала из меня все возможные сведения о своем Бабочке. Я, к
сожалению, немного знал. Слышал о мединституте, читал о спортивных успехах. Для
нее это все было ново. Изоляция стопроцентная. За все время она не получила ни
одного письма из Союза...
– Хотя бабка ей пишет, – вставил Борис.
– Ну значит, письма перехватываются, – сказал
Вуйнович. – Сама Вероника давно прекратила писать: боится повредить
близким...
Еще одна предательская мысль посетила Бориса: а посылочку-то
не боялась отправлять по американским шпионским каналам? Вадим Георгиевич,
будто расслышав, тут же на эту мысль ответил:
– Она себя кляла, что отправила тебе посылку. Очень уж,
говорит, соблазн был велик. В ужасе просыпалась по ночам, пока не узнала, что
все в порядке, что ты сам забрал этот пакет и никто не видел, кроме того, кто
принес. – Он замолчал, глядя куда-то поверх крыш Москвы, потом вздохнул: –
Вот в таком мире мы живем. Ты знаешь, большинство женщин, вышедших во время
войны замуж за союзников, оказались в лагерях...
– Если вдруг снова увидите ее... – сказал Борис.
– Маловероятно, но не исключено, – быстро вставил
Вуйнович.
– Ну, если сможете ей написать, скажите ей, чтобы она за
меня не волновалась. Я уже совсем не тот Бабочка, которого она знала...
Вуйнович дружески положил ему ладонь на плечо:
– Я вижу, Боря, что ты стал сильным парнем, однако...
– Не волнуйтесь, никаких «однако», – усмехнулся Борис.
Кажется, он все-таки немного тот же самый Бабочка, которого она знала, подумал
полковник.
– Скажите, Вадим Георгиевич, вы были маминым любовником?
Задавая этот вопрос, Борис постарался показать Вуйновичу,
что никакого особого смысла он в него не вкладывает, просто чистая информация.
Не веря своим глазам, он увидел, что полковник смешался, что на его щеках даже
появилось некоторое подобие румянца и сквозь морщины, седины и бородавки
промелькнуло нечто юношеское.
Что ему сказать, мучился Вадим. Ведь не сказать же, как
долго и как подробно я был любовником его матери в своих мечтах и как
прискорбно прошла наша единственная интимная встреча...
– Нет, – сказал он. – Я никогда не был ее
любовником, Борис. Я всю жизнь обожал ее, это правда. В старомодном смысле она
была моей мечтой. Знаешь, во всех этих московских разговорах о Веронике не так
много правды. На самом деле всю жизнь она любила только одного человека –
твоего отца.
– Как у вас все было сложно, Вадим, – сказал
Борис. – У нас, по-моему, все гораздо проще...
Вуйнович был рад. Он не очень-то надеялся на хороший
разговор, а тут этот «Бабочка» называет его по имени без отчества, словно
приятель, как будто Никита. Он и в самом деле очень похож на отца, может даже
возникнуть иллюзия обратного хода времени.
– Давай, Боря, поживем еще лет десять и тогда поговорим с
тобой о сложностях жизни, – улыбнулся он.
– Где вы остановились? – спросил Борис.
– Ты еще не женился? – спросил Вадим.
– С какой стати? – спросил Борис.
– Но у тебя кто-то есть? – спросил Вадим.
