«Стрепетовым 2 длинных, 1 короткий», – гласила узкая
полосочка бумаги среди десятка таких же. Борису всегда было совестно бывать в
коммунальных квартирах: ведь он один занимал площадь, на которой по московским
условиям поместилось бы не менее 15 – 20 душ. В конце концов, успокаивал он
себя, квартира не моя, а министерская. Меня оттуда могут выставить в любой
момент, если решат наконец там делать музей маршала или, что более вероятно,
дадут ее какому-нибудь шишке; ну, а пока почему не жить?
Дверь приоткрылась сначала на цепочке. Хрипловатый женский
голос из темноты спросил:
– По какому вопросу?
– Добрый день, – сказал Борис. – Я к Стрепетовым.
– А по какому вопросу? – повторил голос. Ближе к
цепочке придвинулось лицо с папиросой. Неожиданно выглядели на нем глаза свежей
голубизны.
– Да ни по какому вопросу, – пожал плечами
Борис. – Просто письмо принес.
Его, очевидно, внимательно рассматривали. Потом цепочку
откинули, и дверь открылась. Сутуловатая «еще-не-старуха» отступила в сторону.
– Проходите, но Майки дома нет.
– Я не знаю, кто такая Майка, но у меня письмо к
Стрепетовым. Вы Стрепетова, сударыня?
– Как вы сказали? – изумилась курильщица.
– У меня письмо...
– Нет, вы сказали «сударыня»?
– Ну да, я сказал «сударыня»...
– Вот вы иронизируете, молодой человек, а между тем это
очень хорошее, вежливое обращение.
– Я не иронизирую, – засмеялся Борис. – Просто у
меня письмо к Стрепетовым.
Несколько физиономий выглянуло из дверей. Мальчишка лет
четырнадцати застыл, раскрыв рот при виде моторыцаря: весь в коже, связанные
перчатки переброшены через плечо, очки-консервы сдвинуты на макушку.
– Проходите, проходите, товарищ, – засуетилась
«еще-не-старуха», будто стараясь заслонить Бориса от любопытных глаз. –
Маечка сейчас придет. – Дернула за рукав мальчишку: – Марат, ну что
стоишь, проводи товарища!
Борис вошел в довольно большую комнату, разгороженную
хлипкими стенками, не доходящими до потолка. Все предметы мебели – шифоньер,
трюмо, круглый стол, оттоманка, этажерка, стулья, ширма – были поставлены почти
вплотную друг к другу, все говорило о другой жизни, в которой, возможно, было
больше простора. Окно этого, очевидно, главного отсека комнаты, так сказать,
гостиной, выходило в проулок. За ним ничего не было видно, кроме кирпичного брандмауэра.
Две капитальных стены и три фанерных были завешаны репродукциями картин, в
основном морскими и среднерусскими пейзажами. Бросились в глаза общеизвестная
«Княжна Тараканова» и увеличенная, в рамке, фотография приветливого и холеного
молодого человека в светло-сером, явно очень хорошем костюме, возможно, автора
злополучного треугольничка.
– Садитесь, пожалуйста, – сказала хозяйка и сделала
паузу, чтобы дать возможность гостю представиться.
– Меня зовут Борис, – сказал Борис.
Женщина удовлетворенно улыбнулась:
– А я – Калерия Ивановна Урусова, мать Александры Тарасовны
Стрепетовой.
Круглый стол, покрытый истертой «ковровой» скатертью, опасно
накренился под локтем мотогонщика. Марат, подросток с восточными чертами лица и
уже пробивающимися усиками, стоял в дверях и глазел на гостя.
– Хотите чаю?
– Нет-нет, благодарю вас, Калерия Ивановна, я очень спеш у.
Я, знаете ли, просто хотел передать письмо многолетней давности и в двух словах
объяснить обстоятельства...
За перегородкой что-то сильно скрипнуло и потом что-то упало
и разбилось. Калерия Ивановна метнула в ту сторону панический взгляд, а Марат
весь напружинился, словно пинчер.
– Маечка должна прийти с минуты на минуту. Если вы
соблаговолите ее подождать, Борис, – с фальшивой светскостью произнесла хозяйка,
не отрывая глаз от перегородки.
– Бабушка, можно я посмотрю, что с ней? – со страданием
в голосе спросил Марат.
– Стой на месте! – резко скомандовала Калерия Ивановна.
– Простите, я, может быть, не вовремя. – Борис
приподнялся и достал из кармана куртки треугольничек. – Простите, я вашей
Маечки не знаю, я только лишь принес вот это письмо...
Что-то еще грохнулось за перегородкой, отлетела шторка, и из
закутка вышла дочь Калерии Ивановны в обвисшем зеленом плюшевом халате, из-под
которого видна была ночная рубашка. Нельзя было усомниться в степени их
родства: те же глаза, те же черты лица, с поправкой на возрастную разницу в
двадцать с чем-нибудь лет. Впрочем...
– Какое письмо? – вдруг страшным голосом вопросила
вошедшая. Рывком она протянула руку к письму, волосы распались в космы,
показалось, что карга какая-то вошла, шекспировская ведьма.
– Подожди, Александра! Ты должна сейчас спать! –
волевым, как бы гипнотизирующим голосом скомандовала Калерия Ивановна. Марат
уже тихонечко приближался, как бы готовясь схватить вошедшую Александру.
Она успела все-таки выхватить треугольничек из рук Бориса,
взглянула на адрес и вдруг испустила совершенно безумный, ошеломляющий и
испепеляющий все вокруг вопль.
В коридоре тут же зашумели:
– Что тут творится?! Безобразие какое! Опять психиатричку
развели!
Входная дверь распахнулась, на пороге появилась тоненькая
девчонка, в синем платьишке, со спутанной гривой, будто бы выгоревших, хотя как
они могли так выгореть в начале лета, волос. Откинув волосы, девчонка пролаяла себе
за спину, в коридор:
– Перестаньте базлать, Алла Олеговна! На себя бы
посмотрели! – и только после этого бросилась ко все еще вопящей, но уже на
угасающих нотах Александре. – Мамочка, успокойся! Ну, что теперь
случилось?
Александра совсем перестала кричать при виде дочери, ее
теперь только терзала крупная дрожь, сестра судороги. Калерия Ивановна между
тем со свежей папиросой во рту щелкала пальцами, чтобы кто-нибудь ей дал
прикурить, но на нее никто не обращал внимания. Борис сделал еще один
осторожный шаг к выходу.
– Он жив! – горячечным свистящим шепотом заговорила
Александра. – Майка, посмотри! Письмо от него! Папа жив! Ну! Ну! Мне никто
не верил, а он жив! Маратка! – Она повернулась к мальчику. – Видишь,
твой папочка жив!
При этих словах и на лице подростка промелькнуло нечто
сродни метнувшейся лягушке.
– Жив! – торжествующе и страшно опять завопила
Александра.
На этот раз ответа из коридора от Аллы Олеговны не
последовало.
– А где гонец? – вдруг совершенно милым, оживленным и
светским тоном спросила Александра и повернулась к Борису.
