Ах, значит, я гонец, подумал тот, однако ничего не
оставалось, как только поклониться: гонец к вашим услугам, сударыня. Только
лишь после этого и вбежавшая Майка увидела гонца. Вдруг вспыхнула и изумленно
вытаращила стрепетовское, еще более усиленное синим платьишком, синеглазие. Все
женщины этой семьи светились синевою, в то время как мальчик Марат излучал
кавказский агат. Майка держала безумную мать за плечи, а сама была вся
повернута, радостно и изумленно повернута к гонцу. Запоминающаяся картинка,
подумал Борис и сделал еще один шаг к выходу.
– Это письмо попало ко мне случайно. Как я понимаю, ему не
менее пятнадцати лет... – проговорил он.
– Значит, вы совсем недавно видели Андрея, молодой
человек? – тем же светским тоном продолжила разговор Александра. –
Вы, кажется, спортсмен, не так ли? У вас, наверное, много с ним общих
интересов? Ах, как он делал утреннюю зарядку! Какие подбрасывал гири! Я не
могла ни одной из них даже оторвать от земли!
Майка взяла из ее рук письмо, быстро развернула его и
отвернулась, закрыв локтем глаза. Чернильный карандаш внутри совсем размазался.
Борис, еще больше приблизившись к двери, огорченно pазвел
руками:
– Простите, я не знал... Только сегодня утром я нашел это
письмо в бумагах... друга нашей семьи... Как я понимаю, его бросили из вагона
еще в тридцать седьмом... Ну, знаете, из этих спецвагонов... а потом наш
друг... ну, сам... ну, вот, и я подумал...
– Ну, давайте теперь читать, – мирно и торжественно
провозгласила Александра. – Дети, мама, все к столу! Вы, молодой гонец,
тоже! Любопытно, что пишет Андрей? Знаете, я не отказалась бы от бокала вина!
Майка вдруг рванулась, резко обогнула, как будто он был не
круглый, а квадратный, стол, схватила за руку Бориса и вытащила его в коридор.
– Пойдем! Пойдем! Ей больше ничего не нужно знать! Спасибо
тебе за письмо и забудь о нем! Знаешь, я тебя знаю! Знаешь, знаю! Я как тебя
увидела, так и обалдела! Ёкалэмэнэ, вот он и явился!
Из туалета выглянуло непривлекательное, как коровья лепешка,
лицо Аллы Олеговны. Майка, сверкая зубами и глазами, тащила мотоциклиста вон из
пропотевшей бедами квартиры. Какая тоненькая, подумал Борис, можно сомкнуть
пальцы у нее на талии.
– Откуда же ты меня знаешь? – спросил он уже на лестнице.
– А я тебя видела в Первой градской. Я там медсестрой
работаю на госпитальной терапии. Как увидела тебя, так и ахнула: ну вот и он!
– Что значит «ну вот и он»? – недоумевал Борис.
– Ну, то есть мой, – пояснила Майка.
– Что это значит, «ну то есть мой»? – улыбался Борис.
Они спускались по лестнице, Майка все не отцеплялась от кожаного рукава.
Обладатель этого рукава, то есть руки, засунутой в этот рукав, чувствовал
цепкие пальчики. Внутренний смрад коммуналки быстро испарялся.
– Ну то есть такой, о каком мечтала, – пояснила Майка с
некоторой досадой, как непонимающему. – Ну, в общем, мой парень.
– Вот так прямо? – покосился на нее Борис.
– А чего же косить? – рассмеялась она. – Я тогда
замешкалась в Первой градской, потом хватилась, ну, рванула, а ты уже уехал на
мотоцикле, так и дунул по Большой Калужской и пропал. Ну все, думаю, никогда
больше этого моего не встречу. И вдруг сегодня, ну и ну, екалэмэнэ, мамка
кричит, бегу, вбегаю, а дома он сидит, мой, вот это да!
– А что это мама твоя... давно она такая странная?.. –
осторожно спросил он.
– Бабушка говорит, с того времени, как папа... ну, пропал...
Ей то лучше, то хуже, но последнее время все хуже. Соседи требуют, чтобы мы ее
в психушку сдали, но мы не хотим. И я, и бабка, и Маратка, ну братик, за ней
ухаживаем, ну... – Она резко оборвала свои пояснения, как бы показывая,
что совсем не об этом ей сейчас хочется говорить.
Они уже были в подъезде дома. Борис в последний раз бросил
взгляд наверх. Там через перила, словно бронзовый апельсин с черной шевелюрой,
свисало взволнованное лицо Марата. Вот этот, кажется, узнал меня по «Советскому
спорту», подумал Борис.
– Этот Марат, он что же, приемный тебе брат? Или по матери?
– Нет, родной, и по отцу, и по матери.
– Позволь, как же родной? Сколько ему лет?
– Тринадцать с чем-то, скоро четырнадцать...
– Ну, а письму-то этому пятнадцать.
– Ну так что же?
– Ну ты же медсестра, правда?
– Ну да, так что же?
– Ну как же он может быть тебе родной, без твоего отца?
– Ну мать говорит, что родной, и бабка говорит, что родной.
– Ну понятно.
– Ну хватит об этом! Мы сейчас куда пойдем?
Они уже стояли на улице. По Ордынке летел сильный теплый
ветер. Майка одной рукой придерживала волосы, другой – юбку. Ветер разбередил
даже набриолиненный кок Бориса.
– Я не знаю, куда ты сейчас пойдешь, а я сейчас уезжаю на
Кавказ.
– Ой, я с тобой поеду! Подождешь десять минут?
– Перестань дурака валять!
Он подошел к мотоциклу. Коляска была плотно зачехлена
брезентом.
– Ой, это тот же самый?! – радостно вскричала она.
Он пожал плечами:
– Откуда я знаю, что ты имеешь в виду?
Ситуация стала его уже немного раздражать. Точно так же
бывает, когда какая-нибудь хорошенькая и несчастненькая собачонка увязывается.
Не отгонять же ее палкой.
Он сел в седло, снял противоугонный крюк, вставил ключ в замок,
завел машину. Собственными руками доведенный до совершенства ГК-1 заворчал со
сдержанной мощью.
– Ну, до свиданья, Майя. Я зайду, когда вернусь.
– Нет, ты не зайдешь! – с отчаянием воскликнула
она. – Я с тобой поеду! Подожди!
Но он уже тронулся.
