И все главные советские писатели, особенно международно
нацеленные на борьбу за мир, такие, как Фадеев, Полевой, Симонов, Тихонов,
Турсун-заде, Грибачев, Софронов, Эренбург, Сурков, очень хорошо знали, что не
нужно ничего уточнять, говоря о злобной клевете. Вообще, с писателями в те
времена было фактически достигнуто партией предельное взаимопонимание.
Литературная общественность решительно отвергла как космополитический декаданс,
так и высосанный из пальца конфликт внутри советского общества. Спустя
некоторое время неразумные выбросили «бесконфликтность» как извращение, а ведь
и в ней тоже выражалась молодая зрелость, полный апофеоз социалистического
тела.
У каждого зрелого тела все должно быть хорошо внутри, однако
извне у него обязательно должен быть сильный враг. Этот враг был и у нас, да не
какая-нибудь Югославия, а самый гнусный, самый коварный ну и, конечно, самый
обреченный – Америка! Все другие враги, даже Англия, были менее гнусными, менее
коварными и даже менее обреченными, потому что были слабее Америки. Вот и в
этом противостоянии с Америкой наше социалистическое тело достигло тогда
значительных успехов. Во-первых, разрушило ее атомную монополию; во-вторых,
выставило нерушимый заслон в Германии в виде республики рабочих и крестьян;
в-третьих, мощно атаковало американских сатрапов в Корее – «Но время движется
скорее, / И по изрытой целине / Танкисты Северной Кореи / Несут свободу на
броне...» (С.Смирнов); в-четвертых, путем развернутого движения за мир
укоротило руки реакции в Западной Европе, в-пятых, у себя дома окончательно и
бесповоротно покончило с тлетворными атлантическими влияниями.
И вот перед нами распростертый через эти славные годы лежит
огромный, воспетый сатанинскими хоралами, но все-таки на удивление все еще
живой, жрущий и плюющий, бегущий, марширующий и пьяно вихляющийся город, и мы
смотрим на него глазами шестнадцатилетнего вьюноши, явившегося на Сретенский
бульвар из татарского захолустья, и глазами двадцатитрехлетнего мужчины,
вернувшегося на улицу Горького из польских лесов.
* * *
Куда девались инвалиды Великой Отечественной войны? В один
прекрасный день вдруг исчезли все, о ком ходила в народе столь милая шутка:
«Без рук, без ног, на бабу – скок!» Администрация позаботилась: на прекрасных
улицах столицы и в мраморных залах метро нечего делать усеченному народу. Так
мгновенно, так потрясающе стопроцентно выполнялись в те годы решения
администрации! Инвалиды могут прекрасно дожить свой век в местах, не имеющих
столь высокого символического значения для советского народа и всего
прогрессивного человечества. Особенно это касалось тех, что укоротились
наполовину и передвигались на притороченных к обезноженному телу платформочках
с шарикоподшипниками. Эти укороченные товарищи имели склонность к черному
пьянству, выкрикиванию диких слов, валянью на боку колесиками в сторону и
отнюдь не способствовали распространению оптимизма.
Пьянство вообще-то не особенно возбранялось – если ему
предавались здоровые, концентрированные люди в свободное от работы или
отпускное время. Напитки были хорошего качества и имелись повсюду, вплоть до
простых столовых. Даже глубокой ночью в Охотном ряду можно было набрать и
водок, и вин, и закусок в сверкающем чистотою дежурном гастрономе. К началу
пятидесятых годов полностью возродились огромные московские рестораны, и все
они бывали открыты до четырех часов утра. Во многих играли великолепные
оркестры. Борьба с западной музыкой после полуночи ослабевала, и под шикарными
дореволюционными люстрами звучали волнующие каскады «Гольфстрима» и «Каравана».
В большом ходу были так называемые световые эффекты, когда гасили весь верхний
свет и только лишь несколько разноцветных прожекторов пускали лучи под потолок,
где вращался многогранный стеклянный шар. Под бликами, летящими с этого шара,
танцевали уцелевшая фронтовая молодежь и подрастающее поколение. В такие
моменты всем танцорам казалось, что очарование жизни будет только нарастать и
никогда не обернется гнусным безденежным похмельем.
Процветал корпус московских швейцаров, широкогрудых и
толстопузых, с окладистыми бородами, в лампасах и с галунами. Далеко не все из
них были рвачами и гадами, некоторые горделиво несли традицию, удовлетворенно
подмечая эстетический поворот в сторону имперских ценностей. Особенно нравилось
швейцарам введение формы в различных слоях населения: черные мундиры горняков и
железнодорожников, серые с бархатными нашивками пиджаки юристов различных
классов... По мере увеличения успехов легкой промышленности вся страна,
разумеется, будет одета в форму, и тогда легче будет угадывать клиентуру.
Пока что есть, конечно, отдельная анархия. Московские парни,
например, любят ходить с поднятыми воротниками и в резко сдвинутых набок
восьмиклинках из ткани букле. Модники особенно дорожат длинными клеенчатыми
плащами, поступающими из Германии в счет репараций. Чрезвычайно популярны
чехословацкие вельветовые курточки с молнией и кокеткой, а также отечественного
производства маленькие чемоданчики с закругленными краями. Вот вам портрет
молодого москвитянина 1948 – 1949 годов: кепка-букле, курточка с молнией,
клеенчатый плащ, в руке чемоданчик. Детали в виде носа, глаз и подбородка
дописывайте сами.
Идеалом тогдашней молодежи был Спортсмен. Довоенное слово
«физкультурник» употреблялось лишь в насмешку, как показатель
непрофессиональности. Высококлассный носитель слова «спортсмен» был
профессионалом или полупрофессионалом, хотя в стране Советов профессионального
спорта в отличие от растленного Запада не существовало. Спортсмен получал от
государства стипендию, точные размеры которой никто не знал, поскольку она шла
под грифом «совершенно секретно». В крайнем случае, если Спортсмен до стипендии
еще не дотянул, он должен был получать талоны на спецпитание. Спортсмен был
нетороплив и неболтлив, среди публики цедил слова, передвигался с некоторой
томностью, скрывающей колоссальную взрывную силу. Из репарационных клеенок
настоящий Спортсмен, конечно, вырос. Являл обществу струящийся серебристый
габардин или богатую пилотскую кожу. Кепарь-букле, однако, на башке задерживался,
иногда даже с подрезанным козырьком, как память о хулиганской мальчиковости.
Из всех спортсменов главными героями были футболисты команд
мастеров, особенно ЦДКА и новоиспеченного клуба ВВС, опекуном которого был
генерал-лейтенант авиации Василий Иосифович Сталин. Большой популярностью
пользовались игроки нового послевоенного вида спорта, который сначала назывался
канадским хоккеем, а потом в ходе антикосмополитической кампании был
переименован в хоккей с шайбой. Очень часто хоккеистами оказывались те же самые
футболисты. Зимой, когда поля затягивались льдом, «мастера кожаного мяча»
обувались в железо, на голову же водружали «велосипедки» с продольными, «вдоль
по черепку», дутыми обручами или даже шлемы танкистов; и-и-и, пошла писать
губерния: свистит шайба, скрежещут коньки, сшибаются, исторгая из печенок
матерок, сильные офицерские тела.
