Он начал рассказывать, что произошло здесь, пока он гонял
свой ГК-1 по кавказским холмам. Внимательно слушая, Шереметьев надевал протез.
Вдруг, не защелкнув еще все застежки, он побелел, закусил губы и с закрытыми
глазами отвалился к стене. Продолжалось это не больше полуминуты, потом краски
вернулись к его лицу.
– Продолжай! – В глазах его теперь стояло какое-то
новое, непонятное, интенсивное выражение. – Итак, – сказал он, когда
Борис кончил, – что мы имеем на данный момент? Сандро ослеп, Нина в
тюрьме, Ёлка неизвестно где... Ну что же, за такие дела надо четырехглазую
кобру... – Три раза он ткнул большим пальцем себе за правое плечо.
– Уже пробовал, – сказал Борис и подумал: мы все-таки с
этим типом звери одной крови. Он рассказал Сашке и о своем накрышном бдении.
– Ну, Боб! – только и сказал Шереметьев в ответ на этот
рассказ.
Встал, скрипнули и протез, и все половицы, прошагал мимо, на
мгновение сильно нажал Борису ладонью на плечо, исчез за шторкой, отделявшей от
комнаты кладовку. Тут же оттуда вылетели армейские сапоги: «Надевай, они тебе
впору!» – а потом появился и он сам с пистолетом в руках.
– Надо было ту бабу убирать, которая тебе мешала, –
деловито сказал он. – Ну да ладно. Сейчас давай делом займемся. Из всего,
что ты рассказал, я делаю вывод, что нам нужно как можно скорее поговорить по
душам с товарищем Ламадзе.
На лестнице Саша Шереметьев пришел вдруг в веселое
возбуждение, стал еще и еще раз выспрашивать у Бориса, как тот целился, где кто
стоял, как там вообще все выглядит.
– Сашка, отчего ты недавно так побледнел? – спросил
Борис.
Шереметьев остановился. Он смотрел прямо перед собой на
обшарпанную стену лестничной клетки. Снова что-то похожее на прежнюю бледность,
только мгновенное, будто махнули белым полотенцем, прошло по его лицу.
– От ненависти, – коротко ответил он и захромал дальше.
Уже на улице, по пути к мотоциклу, он вдруг взял Бориса под
руку: жест совершенно не свойственный современному байрониту.
– Я тебе должен признаться, Боб. В последнее время я очень
часто думал о твоей Ёлке. Нет, не то что я был в нее уже влюблен, но...
наверное, очень близок к этому. Она как-то воплощала весь мой идеал юной
женщины, понимаешь? Конечно, я не сделал никаких попыток и, может быть, никогда
не сделаю. Ты это учти, о’кей? Никому ни слова, о’кей? Я только стал замечать
за собой, что слишком часто болтаюсь по Горького в районе Большого
Гнездниковского, и вообще весь центр Москвы для меня как-то окрасился иначе...
Я уже и не думал, что такое может повториться в моей жизни после
дальневосточного урока...
Напоминание о «дальневосточном уроке», то есть о всем том
гиньоле, о котором Сашка откровенничал по пьяной лавочке, неприятно резануло
Бориса: Ёлка для него как-то не соединялась с «дальневосточным уроком».
Шереметьев, кажется, заметил, что друга покоробило.
– Ну, в общем-то я, конечно, понимал, что я ей не
пара, – сказал он.
– Почему же ты ей не пара? – хмуро спросил Борис.
– А ты не понимаешь, почему я ей не пара? – вопросом на
вопрос, и не без злости, ответил Шереметьев. Он уже жалел, что
разоткровенничался. Однако перед кем еще ему откровенничать, если не перед
Борькой Градовым? – Давай-ка эту тему оставим. Твоя кузина – моя мечта, и
только...
– Фраза почти лермонтовская, – улыбнулся Борис.
Мимолетное раздражение отхлынуло. Он был счастлив, что рядом с ним Сашка: все
стало казаться почти естественным – два парня с пистолетами за пазухой, чего
проще. Город большой, почему в нем двум таким не ходить, двум мстителям?
– Ты знаешь, сукин сын, что я всегда боюсь твоей
иронии, – вдруг сказал Шереметьев.
– А я твоей, – сказал Градов.
Они толкнули друг друга локтями и стали говорить о деле.
Прежде всего надо было узнать, где живет генерал Ламадзе, наш почтенный
жандармский дядюшка. Борис был почти уверен, что в одном из трех новых домов на
Кутузовском проспекте. В Москве говорили, что эти двенадцатиэтажные массивные
терема с мраморными цоколями почти целиком населены «органами». На всякий
случай обратились в киоск «Мосгоpсправка». Там, разумеется, ответили, что
человек с таким именем среди жителей Москвы не значится. Есть почти такие, но
все-таки не совсем тот, о котором вы спрашиваете, молодые люди. Есть, например,
Ломанадзе Элиазар Ушангиевич или вот, Нугзария Тенгиз Тимурович, а вот вашего
родственника, молодые интересные, у нас нет. Обращайтесь в милицию. Александр
предложил спросить в ресторане «Арагви»: уж там-то наверняка слышали об
именитом земляке. Эта идея была им же самим немедленно отвергнута: хмыри из
«Арагви» тут же стукнут куда надо, что двое парней ищут генерала. Вдруг Бориса
осенило: надо Горду спросить! Он вспомнил, что она как-то упоминала генерала
Ламадзе, который, в отличие от многих других представителей, настоящий джентльмен.
Вера сама ответила на звонок:
– Ой, Боренька, ну, что совсем пропал?
Да, она, конечно, случайно знает, где живет Нугзар
Сергеевич. Как-то раз ехали компанией, и вот он пригласил к себе
помузицировать. Извинился за беспорядок, семья где-то была, на даче, что ли,
однако предложил вина, фруктов, немного шоколада, и рояль, рояль!.. Ну, у тебя,
конечно, одно на уме, Борька, вздор какой! Борис сказал ей, что привез посылку
из Тбилиси, а адрес потерял. Нет, она адреса не знает, с какой стати, но дом запомнился,
да-да, на Кутузовском, там внизу большой гастроном. Кажется, пятый этаж или
восьмой, а ты, Боренька, говорят, влюблен? Откуда я знаю? Она печально
засмеялась. Южные ветры принесли... Уже повесив трубку, Борис сообразил, что
дома на Кутузовском достроили уже после начала их бурной и беззаветной любви.
Верочка Гордочка...
В доме с гастрономом было три подъезда. Борис наугад зашел в
№ 1. Там, зевая, расчесывая бока, сидел над кроссвордом «Вечерки» бульдожистый
мильтон. Не снимая мотоциклетных очков, крепко стуча по кафелю армейскими
прохарями, Борис приблизился.
– Генерал Ламадзе у себя?
– По какому вопросу? – с некоторым перепугом спросил
мильтон.
– У меня к нему пакет.
– Откуда?
Борис усмехнулся:
– Много вопросов задаете, сержант.
В это время спустился лифт, и из него вышел сам генерал
Ламадзе в костюме нежнейшего габардина и темно-синей бабочке. Сержант открыл
было рот, но ничего не произнес: язык, видно, прилип к небу. Рукой лишь только
показал в спину проходящему в подъезд генералу: вот, мол, кому ваш пакет
предназначается, многоуважаемый секретный товарищ.
