Старик бросил на нее задумчивый взгляд.
– Почему – нет? – проговорил он. – Помнишь ли ты эти слова:
Какая лампа дарит свет
Тем детям, что бредут во тьме?
«Слепая вера», – небеса в ответ.
У Джеффри есть он – слепая вера. Все дети наделены ею. Когда
мы становимся старше, мы теряем ее – просто отбрасываем за ненадобностью.
Порой, когда мы становимся довольно старыми, легкие отблески этой веры
возвращаются к нам, но самым ярким светом лампа горит для нас в детстве. Вот
почему, по-моему, Джеффри вполне может кому-то помочь.
– Ничего не понимаю, – растерянно пробормотала миссис
Ланкастер.
– Я сам больше ничего не могу сделать. Тот… тот… ребенок в
опасности и хочет, чтобы его освободили. Но как? Я не знаю, но ужасно думать об
этом, и страдания этого ребенка разрывают сердце.
Спустя месяц после этого разговора Джеффри тяжело заболел.
Восточный ветер был суровым, а мальчик не отличался крепким здоровьем. Доктор
покачал головой и сообщил, что дело серьезное. С мистером Уинберном он был
более откровенным и сказал, что дело совсем безнадежное. «Ребенок не поправится
ни при каких обстоятельствах, – добавил он. – У него слишком запущенная болезнь
легких».
Именно ухаживая за Джеффом, миссис Ланкастер обнаружила, что
другой ребенок существовал. Сначала рыдания казались неотъемлемой частью ветра,
но постепенно они начали выделяться, обрели определенность. Ошибиться было
нельзя. Наконец она услышала их в момент полного затишья: ребенок рыдал –
печально, безнадежно, разрывая сердце.
Джеффу становилось все хуже, и в бреду он снова и снова
разговаривал с «маленьким мальчиком».
– Я хочу помочь ему освободиться, я сделаю это! – выкрикивал
он.
Вслед за бредом наступила полная апатия, он забылся тяжелым
сном. Джеффри лежал очень тихо, едва дыша, погруженный в забытье. Сделать
ничего было нельзя, оставалось ждать и наблюдать.
Внезапно мальчик встрепенулся. Его глаза открылись. Он
смотрел мимо матери на распахнутую дверь. Он попытался заговорить, и мать
склонилась к его губам, чтобы слышать шелестящие слова.
– Все хорошо, я иду, – прошептал он и снова погрузился в
забытье.
Внезапный ужас овладел матерью, она пересекла комнату, идя к
отцу. Где-то неподалеку засмеялся другой мальчик. Радостно, звонко, ликующе, и
серебристым эхом смех пронесся по комнате.
– Мне страшно, мне страшно, – стонала мать.
Старик покровительственно обнял ее за плечи. Внезапный порыв
ветра заставил их вздрогнуть, и тут же снова, как прежде, наступила тишина.
Смех прекратился, но теперь они услышали новый звук, сначала
еле уловимый, но постепенно все нарастающий, становящийся громким, так что они
смогли различить его: шаги – легкие, мягкие шаги.
Топ-топ, шлеп-шлеп, топ-топ, шлеп-шлеп, они бежали – эти
хорошо знакомые маленькие ножки. И тут – ошибиться невозможно – другие шаги
присоединились к ним, быстрые и легкие.
Дружно они спешили к двери, туда, туда, за дверь, дружно,
дружно, топ-топ, шлеп-шлеп, неслись невидимые ножки маленьких детей.
Миссис Ланкастер смотрела широко открытыми глазами на отца.
– Там их двое, двое!
Ее лицо стало серым от страха, она повернулась к кроватке в
углу, но отец мягко ее придержал и усадил на место.
– Там, – сказал он просто.
Топ-топ, шлеп-шлеп – все легче и легче.
И потом – тишина.
Я приду за тобой, Мэри!
– Любой ценой избегайте волнений и неприятностей! – Доктор
Мейнелл произнес эти слова спокойным и бодрым тоном.
Последняя фраза врача, вместо того чтобы успокоить госпожу
Хартер, вызвала у нее еще большую тревогу.
– У вас слабое сердце, – добавил доктор скороговоркой, – но
ничего серьезного, уверяю вас. Все же… неплохо было бы соорудить лифт. Как вы
смотрите на это?
Лицо госпожи Хартер выразило беспокойство.
– Лифт, хм… – повторил доктор Мейнелл, безуспешно пытаясь
придумать что-нибудь успокоительное. – Это даст вам возможность избежать
лишнего напряжения. Обязательна ежедневная прогулка – при условии хорошей погоды,
конечно, – но избегайте подъемов. И самое главное, побольше отвлекающих ваш ум
занятий. Ни в коем случае не концентрируйте внимания на своем здоровье.
Племяннику старой дамы, Чарлзу Риджуэю, доктор дал более
точные указания.
– Не поймите меня превратно, – сказал он, – ваша тетушка,
возможно, проживет еще много лет, однако внезапное потрясение и перенапряжение
могут свести ее в могилу. Она должна вести спокойный образ жизни, но вместе с
тем и не скучать. Надо поддерживать в ней бодрое расположение духа и всячески
отвлекать ее мысли от болезни.
Чарлз был одним из тех молодых людей, которые считали, что
удача не приходит сама – надо ей помогать.
В тот же вечер он предложил тетушке установить
радиоприемник. Госпожа Хартер, расстроенная необходимостью соорудить лифт, не
поддержала его предложения. Чарлз настаивал.
– Я не большая поклонница всех этих новомодных затей, –
сказала госпожа Хартер жалобным голосом. – Эти электрические волны… Они могут
повредить мне.
Чарлз тоном превосходства, не лишенным, однако, добродушных
ноток, попытался доказать ей всю несуразность этого предположения.
Госпожа Хартер, чьи познания в области радио были довольно
смутными, но обладавшая чрезвычайным упорством в отстаивании своего мнения,
была непреклонна.
– Ах это электричество… Ты можешь говорить что угодно, но на
некоторых оно очень плохо действует… У меня всегда перед грозой ужасная
головная боль.
Чарлз был покладистым молодым человеком, но и достаточно
настойчивым.
– Дорогая тетя Мэри, разрешите мне объяснить вам все, что
касается этого вопроса.
Будучи в какой-то степени специалистом в этой области, он
произнес настоящую лекцию о радио. С большим воодушевлением он говорил об
электронных лампах высокого напряжения и об электронных лампах низкого напряжения,
о высокой частоте и о низкой частоте, об усилителях и конденсаторах…
Потонув в потоке слов, которых она не понимала, госпожа
Хартер капитулировала.
– Ну конечно, Чарлз, если ты считаешь нужным…
– Дорогая тетя Мэри! – воскликнул Чарлз с энтузиазмом. – Это
как раз то, что вам необходимо, – радио не даст вам скучать и думать о болезни.
