Впрочем, мистеру Мейхерну показалось, что после первых минут
растерянности протесты Воула были уже не столь искренними. Несомненно, он все
знал. Знал, но не хотел, чтобы узнали другие. Тайна двоих по-прежнему
оставалась их тайной.
Узнает ли ее когда-нибудь мистер Мейхерн?…
Судебный процесс над Леонардом Воулом, обвиняемым в убийстве
Эмили Френч, наделал много шума. Во-первых, обвиняемый был молод, хорош собой;
во-вторых, уж в слишком жестоком убийстве подозревали этого привлекательного
молодого человека; и, наконец, была третья причина столь горячего интереса к
предстоящему судебному заседанию – Ромейн Хейльгер, главный свидетель
обвинения. Многие газеты поместили ее фотографии, в печати появились также
«достоверные» сведения о ее прошлом.
Поначалу все шло как обычно. Первыми читали свои заключения
эксперты.
Затем вызвали Джанет Маккензи, и она слово в слово повторила
то, что говорила следователю. При перекрестном допросе защитник сумел раз или
два уличить ее в противоречивости показаний. Главный упор он делал на то, что, хотя
она и слышала мужской голос, не было никаких доказательств, что голос этот
принадлежал Воулу. Ему также удалось убедить присяжных, что в основе
свидетельства служанки – неприязнь к обвиняемому, а не факты.
Вызвали главного свидетеля.
– Ваше имя Ромейн Хейльгер?
– Да.
– Вы австрийская подданная?
– Да.
– Последние три года вы жили с обвиняемым как его жена?
На миг Ромейн встретилась глазами с Леонардом:
– Да.
Допрос продолжался. Ромейн поведала суду ужасную правду: в
ночь убийства обвиняемый ушел из дому, прихватив с собой ломик. Двадцать минут
одиннадцатого он вернулся и признался в совершенном убийстве. Рубашку пришлось
сжечь, так как рукава были черны от запекшейся крови. Угрозами Воул заставил ее
молчать.
По мере того как вырисовывался страшный портрет обвиняемого,
присяжные, настроенные поначалу доброжелательно, резко переменились. Но было
заметно и другое. Отношение к Ромейн тоже изменилось, ибо ей не хватало
беспристрастности, злоба сквозила в каждом ее слове.
Грозный и значительный, встал защитник. Он заявил, что все
сказанное свидетельницей – злобный вымысел. В роковой вечер ее не было дома, и
она, естественно, не может знать, когда вернулся Воул. Он также сообщил
присяжным, что Ромейн Хейльгер состоит в любовной связи с другим мужчиной, ради
него и чернит обвиняемого, обрекая его на смерть за преступление, которого он
не совершал.
С поразительным хладнокровием Ромейн отвергала все
предъявленные ей обвинения.
И тогда при полной тишине в затаившем дыхание зале было
прочитано письмо Ромейн Хейльгер:
«Макс, любимый! Сама судьба отдает его в наши руки. Он
арестован! Его обвиняют в убийстве какой-то старухи; его-то, который и мухи не
обидит! Ах, наконец пришло время отмщения! Я скажу, что в ту ночь он пришел
домой весь в крови и сам признался в содеянном. Его отправят на виселицу, и он
узнает, что это я, Ромейн Хейльгер, послала его на смерть. Воула не будет, и
тогда – счастье, мой дорогой! После стольких лет… Наше счастье, Макс!»
Эксперты готовы были тут же под присягой подтвердить
подлинность почерка, но в этом не было необходимости. Ромейн Хейльгер
призналась: Леонард Воул говорил правду; лгала она, главный свидетель
обвинения.
Воул был допрошен вторично и ни разу не сбился, не запутался
во время перекрестного допроса. И хотя не все факты говорили в его пользу,
присяжные, почти не совещаясь, вынесли свой приговор: не виновен!
Мистер Мейхерн поспешил поздравить Воула с победой. К нему,
однако, было не так-то просто пробраться, и адвокат решил подождать, пока
разойдется народ. Судя по тому, как он принялся тереть стекла пенсне, он
здорово переволновался. Про себя мистер Мейхерн отметил, что у него, пожалуй,
вошло в привычку, чуть что, браться за пенсне. Вот и жена говорит то же самое.
Ох уж эти привычки, прелюбопытнейшая вещь!
Да, все-таки чрезвычайно интересный случай. И эта женщина,
Ромейн Хейльгер… Как ни старалась казаться спокойной, а сколько страсти
обнаружила здесь, в суде!
Едва Мейхерн закрывал глаза, перед ним тотчас возникал образ
высокой бледной женщины, охваченной порывом неистовой страсти. Любовь ли…
ненависть ли… И это странное движение рук…
И ведь у кого-то наблюдал он точно такое. Но у кого? Совсем
недавно…
Мистер Мейхерн вспомнил, и у него перехватило дыхание: мисс
Могсон из Степни!
Не может быть! Неужели?!
Сейчас ему хотелось только одного: увидеть Ромейн Хейльгер.
Но встретиться им довелось много позже, а потому место
встречи большого значения не имеет.
– Итак, вы догадались, – сказала она. – Как я изменила лицо?
Это было не самое трудное; газовый свет мешал разглядеть грим, а остальное… Не
забывайте, что я была актрисой.
– Но зачем?…
– Зачем я сделала это? – спросила она, улыбаясь одними
губами. – Я должна была спасти его. Свидетельство любящей и безгранично
преданной женщины – кто бы ему поверил? Вы сами дали мне это понять. Но я
неплохо разбираюсь в людях. Вырвите у меня признание, уличите в чем-то
постыдном; пусть я окажусь хуже, недостойнее того, против кого свидетельствую,
и этот человек будет оправдан.
– А как же письма?
– Ненастоящим, или, как вы это называете, подложным, было
только одно письмо, верхнее. Оно и решило все.
– А человек по имени Макс?
– Его нет и никогда не было.
– И все же, мне кажется, мы сумели бы выручить его и без
этого спектакля, хотя и превосходно сыгранного.
– Я не могла рисковать. Понимаете, вы ведь думали, что он не
виновен.
– Понимаю, миссис Воул. Мы думали, а вы знали, что он не
виновен.
– Ничего-то вы не поняли, дорогой мистер Мейхерн. Да, я
знала! Знала, что он… виновен!..
Тайна голубого кувшина
Нет, Джек Хартингтон был явно недоволен своим ударом. Стоя
наготове с мячом, он оглянулся на метку, пытаясь определить расстояние до нее.
На лице его застыло выражение полной неудовлетворенности самим собой. Вздохнув,
он дважды со злостью резко взмахнул битой, срезав с земли одуванчик и пучок
травы, – и лишь после этого снова приготовился к удару по мячу.
Конечно, когда человеку двадцать четыре года, а предел его
мечтаний – улучшить свои результаты в гольфе, – н?? так-то просто выкроить
время, чтобы поразмыслить, каким образом зарабатывать себе на жизнь. Пока же
Джек с тоской думал о том, что пять с половиной дней из семи он вынужден
торчать в этой красно-коричневой гробнице, именуемой городом. Зато с середины
субботы и все воскресенье он добросовестно отдавался главному, по его мнению,
делу своей жизни. Поэтому, стремясь как можно быстрее осуществить свое заветное
желание, он и снял номер в небольшой гостинице, рядом с которой находились поля
для игры в гольф, – «Стартон-Хит». Он вставал ежедневно в 6 часов утра, чтобы
часок потренироваться, а в 8.46 ему уже надо было садиться на поезд и
отправляться в город.
