Я бросился вперед и склонился над ней, потом подозвал
Сэттла.
– Тише, – сказал я. – Поднимайтесь с Артуром спокойно наверх
и потом возвращайтесь сюда. Леди Кэрмайкл мертва.
Через несколько минут он вернулся.
– Что же произошло? – спросил он. – Какова причина?
– Шок, – сказал я жестко. – Шок при виде Артура Кэрмайкла,
настоящего Артура Кэрмайкла, возрожденного к жизни! Впрочем, вы можете назвать
это, если предпочтете, – кара Божья.
– Вы думаете… – Он колебался.
Я посмотрел ему в глаза, и он понял.
– Жизнь за жизнь, – сказал я значительно. – Но…
– О, я знаю, что странный и непредвиденный случай позволил
душе Артура Кэрмайкла возвратиться в его тело. Ведь Артур Кэрмайкл был убит.
Он посмотрел на меня полуиспуганно.
– При помощи синильной кислоты? – спросил он, понизив голос.
– Да, – ответил я. – При помощи синильной кислоты.
Мы с Сэттлом никогда не говорили о наших верованиях. В
данном случае, вероятно, и не было ничего, во что следовало верить. Согласно
официальной точке зрения, Артур Кэрмайкл страдал лишь потерей памяти, леди
Кэрмайкл разодрала свое собственное горло во время маниакального припадка, а
появление серого кота было лишь галлюцинацией.
Но существовало два факта, в которых, я считал, нельзя было
ошибиться. Первый – разодранное кресло в коридоре. Другой – еще более
значительный. Каталог библиотеки все-таки нашли, и после кропотливого поиска
было обнаружено, что пропавший том – это старинный и любопытный труд о
возможностях превращения человеческих существ в животных!
И еще одно обстоятельство. Я рад сообщить, что Артур ничего
не знает. Филлис сохранила секрет страшных недель в своем сердце, и она
никогда, я в этом уверен, не раскроет его мужу, которого так сильно любит и
который пришел, перешагнув барьер смерти, на ее зов.
Зов крыльев
1
Впервые Сайлас Хэмер услышал об этом от Дика Борроу.
Промозглым февральским вечером они возвращались со званого обеда у Бернарда
Сэлдона, специалиста по нервным заболеваниям. Борроу был необычайно молчалив, и
Хэмер даже спросил его, о чем это он так старательно размышляет. Ответ Борроу
оказался неожиданным:
– Понимаете, я вдруг понял, что из всех сегодняшних гостей
лишь двое могли бы назвать себя счастливцами. И эти двое, как ни странно, это
вы и я.
Слово «странно» было вполне оправданным, ибо не существовало
людей более несхожих, чем Ричард Борроу, приходской священник из Ист-Энда
[4]
усердно пекущийся о благе паствы, и Сайлас Хэмер, холеный самодовольный делец,
миллионы которого служили основной темой пересудов у родственников.
– Понимаете, вы крайне нетипичный миллионер, – рассуждал
священник, – я знаком со многими весьма состоятельными людьми, но вы
единственный, кто абсолютно доволен собой и своей жизнью.
Хэмер некоторое время помолчал, а когда он заговорил, в его
тоне уже не было никакой светской шутливости.
– Я был жалким разносчиком газет. Тогда я хотел – и я этого
добился! – иметь кучу денег, чтобы жить в комфорте и роскоши, но – и только.
Деньги требовались мне не для того, чтобы получить влияние и власть, а чтобы
тратить их не считая – исключительно на самого себя. Как видите, я вполне
откровенен. Говорят, на деньги всего не купишь. Истинная правда, но лично я
могу купить все, что хочу, – и потому я вполне доволен жизнью. Я материалист,
Борроу, материалист до мозга костей.
Яркий свет уличных фонарей подтверждал это признание,
прозвучавшее почти как клятва. Плотное пальто, отороченное мехом, мягко
облегало далеко не стройную фигуру Сайласа Хэмера, а темный мех еще больше
подчеркивал наличие изрядного второго подбородка. У Дика Борроу, напротив, было
очень худое лицо – лицо аскета, и сияющие фанатичным блеском глаза.
– А вот вас, – проговорил Хэмер с нажимом, – я понять никак
не могу.
Борроу улыбнулся.
– Я живу в нищете, постоянной нужде и голоде – испытываю все
невзгоды, уготованные нашей плоти. Но небесные видения поддерживают мои силы.
Это трудно понять тем, кто не верит в их существование… Вы, я полагаю, не
верите.
– Я не верю ни во что, – твердо сказал миллионер, – чего сам
не могу увидеть, услышать и потрогать.
– Именно так. В этом-то и вся разница между нами. Ну, до
свидания, теперь земля поглотит меня, – то ли шутливо, то ли серьезно сказал
он, так как они подошли к входу в метро.
Хэмер продолжил свой путь в одиночестве. Он был доволен, что
отослал шофера, решив пройтись пешком. Воздух был свеж, пощипывал щеки
морозцем, и тем приятнее было ощущать нежащую теплоту роскошного плотного
пальто.
Он остановился у бровки тротуара, собираясь перейти улицу, и
посмотрел налево. Огромный автобус приближался к перекрестку. Если бы Хэмеру
вздумалось перейти дорогу перед ним, то следовало поторопиться. Но Хэмер
торопиться не любил, и к тому же ему не хотелось нарушать состояние приятной
разнеженности.
И тут вдруг на дорогу нетвердой походкой вывалился какой-то
пьяный оборванец. Хэмер услышал крик, скрежет тормозов резко вильнувшего в
сторону автобуса, а затем – даже не осознав сразу весь ужас случившегося –
увидел бесформенную кучу тряпья на середине улицы.
Как по волшебству тут же собралась толпа, в центре которой
стояли двое полисменов и водитель автобуса. Хэмер же, как завороженный, никак
не мог отвести взгляд от безжизненной кучи, которая только что была человеком –
в сущности, таким же, как он! Он вздрогнул словно от какой-то зловещей угрозы.
– Не переживай, начальник, – подбодрил его стоявший рядом
потрепанного вида субъект. – Ты бы ничего не смог поделать. Ему бы и так и так
крышка.
Хэмер ошеломленно посмотрел на него. Мысль о том, что
бедолагу можно было попытаться спасти, даже не пришла ему в голову. Конечно,
если бы он по дурости вдруг бросился в тот момент… Ему не хотелось даже думать
о подобной возможности, и он пошел прочь от толпы зевак, гонимый безотчетным
неутолимым страхом. Он был вынужден признаться себе, что напуган, дико напуган.
Смертью… смертью, которая мгновенно и беспощадно могла настичь каждого, не
разбирая, богат он или беден.
Он ускорил шаги, но страх не отступал, все больше засасывая
его в свою леденящую пучину. Он удивлялся самому себе, ибо никогда раньше не
был трусом. Лет пять тому назад, размышлял он, этот страх не мог бы поразить
его. Ибо тогда жизнь не была столь приятной. Так вот в чем дело… Любовь к жизни
– вот причина этой постыдной трусости. Он только-только почувствовал вкус к
жизни. А у жизни, однако, был враг – Смерть-разрушительница!
