— Простите меня: я вела себя как ребенок и мне стыдно за это. Мессир де Коммин, предложение дружбы в такой неожиданный момент — это подарок судьбы, и я принимаю его так же искренне, как вы мне его предложили. Если король не потребует вас к себе сегодня вечером, не согласились бы вы отужинать с нами?
Любезное лицо фламандца расплылось в широкой улыбке.
— С большим удовольствием! Тем более что я с дороги сильно проголодался, а здешняя кухня славится на всю округу. Только я весь в пыли…
— Пройдите, пожалуйста, в мою комнату, где вы сможете умыться, и если захотите, провести здесь ночь…
— Великолепная идея! Тогда в аббатство я поеду завтра на рассвете. Главное — это быть на месте, когда король выйдет из церкви после мессы.
Коммин внушал Фьоре симпатию. Однако умывшись и надев льняное платье с вышивкой, изображающей гирлянду зеленых листьев, она призналась себе, что пригласила его на ужин не без задней мысли.
Личный советник Людовика XI, который всегда выслушивал его мнение, сеньор из Аржантона должен был знать, как обстояли дела с Филиппом, и молодая женщина хотела во что бы то ни стало выяснить, что произошло. Она злилась на себя за то, что испытывала такое беспокойство за судьбу человека, которого пыталась выбросить из своего сердца, но это сердце, глухое к любому разумному решению и даже к ненависти, хотело знать только одно — какая судьба ожидает Филиппа Селонже. Если Филиппа не станет на свете, в ее жизни многого будет не хватать. Любовь и ненависть — два прямо противоположных чувства, придавали жизни остроту, являющуюся самой жизнью.
Чтобы не испортить удовольствие своему гостю во время ужина, Фьора с трудом удерживалась от вопросов, которые ей так не терпелось задать. За фаршированным карпом из соседнего пруда, раками из Нонетта и грушевым пирогом с кремом Коммин с Деметриосом вели оживленную беседу. Несмотря на свою молодость, сеньор д'Аржантон обладал высокой культурой и обожал говорить о политике. Он одобрял Людовика XI за то, что тот отказывался от открытого столкновения с английским королем. Его войска ограничивались наблюдением за передвижениями противника, который, по всей видимости, сомневался в том, стоило ли ему давать бой. Безусловно, английская армия была хорошо вооружена и ее знаменитые лучники не утеряли своей ловкости, но с момента высадки в Кале захватчик увидел только сожженную землю и покинутые города. Беженцы из Арраса и окружающей области, где по приказу Людовика XI все было разрушено, чтобы оставить англичан без пропитания, нашли убежище, продукты питания и деньги в Амьене или в Бове, ибо если король хотел, чтобы враг жил впроголодь, то не хотел, чтобы простой народ слишком страдал.
— В настоящее время, — сказал в заключение Коммин, с удовольствием налегая на ветчину, запеченную в золе, — Эдуард и его люди дошли до такого состояния, до какого король и хотел их довести — они слопали всю свою провизию, а так как они нигде в стране не могут достать пищи, то в животе у них начинает бурчать от голода.
— Разве герцог Бургундский не снабдил своего шурина продуктами питания, когда он с ним соединился? — удивился Деметриос.
— С ним было всего-навсего пятьдесят всадников, а города Фландрии отказали ему в помощи.
— Именно в это время граф де Селонже был взят в плен? — спросила Фьора, как она полагала, безразличным тоном.
Оба мужчины повернулись к ней, но она не увидела выражения их глаз. Согревая в руках бокал с вином, она с безразличным видом вдыхала его аромат. Казалось, Фьора не заметила, что вдруг наступило молчание.
— Несколькими днями позже, — ответил Коммин, словно вопрос Фьоры вписывался естественным образом в его рассказ. — Это случилось под Бове. Лазутчики Карла Смелого, вероятно, узнали, что, желая как-то отвлечься от забот, наш государь иногда охотился на уток около Терена без многочисленной охраны. Мессир де Селонже устроил с несколькими своими людьми засаду.
Когда появился король, он набросился на него, сбил с лошади и уже занес топор над его головой, когда Ребер Каннингам, которого вы только что видели и которому охота в этом небезопасном месте была не по душе, внезапно появился с дюжиной своих шотландцев. Селонже, который не переставал наносить оскорбления королю, и его шталмейстера Матье де Прама связали, а остальных прикончили прямо на месте. Пленников сначала отвели в тюрьму епископа Бове, а затем в компьенский замок, где их содержат в ожидании скорого суда.
— Но разве теперь больше нет обычая во время войны отдавать пленных сеньоров на откуп? — — Он существует, но в данном случае речь идет не о пленных, взятых во время боя, а о преднамеренном убийстве. Ведь король был безоружен. Добавлю, что подобное безрассудство этого безумца де Селонже меня ничуть не удивляет. Он ничего не смыслит в дипломатии, а убийство является для него единственным аргументом, — добавил Коммин с оттенком презрения в голосе, что заставило Фьору покраснеть. — Кроме того, он слепо предан своему хозяину. Селонже не понимал и никогда не поймет, что тот добровольно катится в пропасть, которая поглотит это большое и некогда могущественное герцогство.
Вся веселость разом сошла с лица Коммина. С помрачневшим взглядом, горькими складками у рта, он ни на кого не глядел, и у Фьоры создалось впечатление, что он обращался не к ним, а к самому себе. Поэтому она не сразу решилась возобновить разговор:
— Откуда вы так хорошо знаете, что происходит в Бургундии, мессир? Вы говорите о герцоге Карле так, словно вы с ним лично знакомы.
Деметриос сжал руку Фьоры, чтобы предостеречь ее, но было уже поздно. Филипп де Коммин бросил на нее взгляд, значение которого ей трудно было определить. Ей все-таки показалось, что в нем была боль. Однако, отвечая ей, он улыбнулся:
— Я фламандец, донна Фьора. Герцог Филипп был моим крестным отцом, а я был воспитан при его дворе.
В семнадцать лет я был назначен на службу к графу де Шароле, который, став герцогом Бургундским, назначил меня своим советником и камергером. Я уже тогда понимал, что согласие между мной и хозяином, не способным выслушать разумный совет, долго не продлится.
Если бы, не дай господи, вы присутствовали, как я, при разрушении Динана, при методическом истребления всех его жителей: мужчин, женщин, стариков и детей, вплоть до новорожденных, всего лишь за то, что эти несчастные осмелились поднять голос против их сюзерена, вы бы поняли, что я хочу сказать… Меня чуть не стошнило, он же взирал на все это с холодным удовлетворением. В Льеже я был свидетелем еще одной подобной бойни, где никто не был пощажен, вплоть до монахинь монастыря.
— Значит, — вставила Фьора, не скрывая своего удивления, — вы бургундец?
Коммин саркастически улыбнулся:
— Теперь француз. Карл Смелый назвал бы меня предателем, но я не считаю, что заслужил подобного определения. Предают только то, чем восхищаются, что уважают и любят, а я никогда не испытывал к Карлу подобных чувств. Из всех известных чувств он способен внушать только страх.
