— Я хотел добиться вас любой ценой, даже с помощью самых низких средств…
— Как раз так вы и поступили!
Селонже отвернулся, чтобы не встречаться глазами с ее взглядом, горевшим презрением к нему.
— К своему стыду, я должен это признать., но вы свели меня с ума!
— Я или мое состояние?
— Думаю, я доказал, что люблю только вас!
— Доказали это мне? Вы считаете, что для этого было достаточно одной ночи, после чего вы скрылись, словно вор, не задавая себе вопроса, в каком положении я осталась. Вы забрали с собой вексель и прядь моих волос. В этом состояла ваша победа…
— Я вернулся во Флоренцию, — попытался оправдаться Филипп.
— Вы это уже говорили, и это ничего не означает.
Глядя на то, как горит мой дворец, вы удовлетворились первой услышанной от незнакомого человека историей, вздохнули и уехали. Я не уверена, что это не был вздох облегчения. Вы уехали вдовцом, и перед вами открывалось новое будущее.
— Это не правда. Я вернулся, потому что любил вас, потому что я хотел снова вас увидеть.
— В этом вы стараетесь себя убедить. Если бы вы меня любили, как… я любила вас, вы бы разрушили Флоренцию до последнего камня, вы бы рыли своими руками землю до тех пор, пока не нашли хотя бы мой труп, а вместо этого вы спокойно уехали. Ведь все закончилось, на всей земле не осталось никого из Бельтрами, чтобы напомнить вам о том, что из любви к своему хозяину вы запятнали своего серебряного орла, женившись на дочери Мари де Бревай, казненной за прелюбодеяние и кровосмешение. Вам было ни к чему больше умирать, как вы хвастливо заявили моему отцу… да я и сама прекрасно вижу, что вы живы!
— И вы меня в этом упрекаете? Вы так меня ненавидите?
— Вы так ничего и не поняли…
В это время раздвинулась одна из расшитых золотом штор, которые украшали часовню, и к Фьоре шагнул Карл Смелый. Она настолько удивилась, что забыла его поприветствовать, Филипп, сильно смутившись, пошел было навстречу своему хозяину, но тот остановил его жестом:
— Уйди, Филипп! И исповедуйся до встречи с Кампобассо. С тобой я поговорю позже.
— Монсеньор! Мне необходимо вам объяснить… надо, чтобы вы знали.
— Не надо ничего объяснять. Я все понял. Оставь нас вдвоем!
Взглянув в последний раз на Фьору, Филипп опустил голову и вышел из часовни, стуча по ее плитам подошвами сапог. Карл пристально смотрел на молодую женщину, и у него был вид человека, которому удалось найти решение трудной задачи. Он приблизился к ней и вынул из ее волос заколки, которыми была скреплена прическа. Когда длинные волосы упали вниз, он отошел на несколько шагов:
— Жан де Бревай! Я так и знал, что это лицо принадлежит моему прошлому, но не мог подумать, что это было так давно. Сколько же прошло с тех пор лет?
— Когда вы отказали их безутешной матери? Через несколько дней будет восемнадцать. Я появилась на свет незадолго перед их смертью. Меня удивляет, что вы про это помните.
— Конечно, помню. Жан был мне по сердцу до тех пор, пока чистый и светлый образ этого прекрасного и гордого юноши не был ввергнут в пучину стыда и бесчестия…
— Почему, монсеньор, вы не добавляете «и крови», которую ваши палачи пролили на эшафоте в Дижоне?
Но и этого вам было мало: понадобились еще позор и надругательство, которые последовали после этого и из-за чего я чуть было не умерла…
— Приказ отдавал не я, а мой отец.
— Но вы ведь ничего не сделали, чтобы что-то изменить! Если бы рядом не оказался один из тех купцов, которых ваша милость так презирает, и не проявил поистине королевского милосердия, меня бы не было на свете. Этот человек приютил меня, вскормил и воспитал — он любил меня. Он хотел, чтобы я стала его дочерью, он потому и погиб, что вынужден был отдать меня в жены господину Селонже, который узнал эту его тайну.
Лицо принца потемнело от гнева, а взгляд загорелся яростью:
— Не хотите ли вы сказать, что Филипп, олицетворение чести и порядочности, кавалер ордена Золотого Руна, осмелился прибегнуть к такому способу?..
— Чтобы добыть вам денег, в которых ему отказал Лоренцо Медичи, он мог пойти и на худшее. Он предан вам душой и телом, я это признаю, хотя мне очень неприятно. Теперь вы знаете, почему я прожила всю свою жизнь во Флоренции, почему он захотел провести со мной лишь одну ночь и почему я никогда не была в Бургундии, чтобы никто не узнал, что он запятнал свое имя, женившись на девушке из семьи де Бревай, а вы должны были узнать об этом в последнюю очередь, вы, его настоящий бог!
— Замолчите! Молю вас святым Георгием, молчите!
Закрыв уши руками, чтобы больше ее не слышать, герцог опустился на одно из двух кресел с вырезанным на спинке гербом. Несколько минут он просидел молча и тяжело дышал. Он даже закрыл глаза, но когда его дыхание успокоилось, в упор посмотрел на Фьору:
— Только сейчас вы сказали, что ненавидите меня.
Не правда ли, слово слишком слабое. Я внушаю вам отвращение?.. И чтобы мне отомстить, вы соблазнили Кампобассо?
— Поскольку мы уже так много сказали друг другу, монсеньор, было бы бессмысленно лгать: так это и было. К тому же я не держусь за жизнь.
— Вы хотите умереть?
— От этого многим станет только лучше.
— Предоставьте мне судить об этом… Теперь можете идти, а я останусь и буду молиться.
Преклонив колено, что в равной мере относилось к герцогу и к богу, Фьора вышла из молельни, бесшумно прикрыв за собой дверь. Однако перед этим она успела увидеть, как Карл упал на колени перед алтарем и, обхватив голову руками, весь ушел в молитву…
На следующий день, примерно в полночь, в комнату Фьоры вошел Баттиста Колонна. В полной тишине, освещая себе дорогу фонарем, который паж нес в руке, они быстро прошли через несколько залов и галерей, спустились по винтовым лестницам, которые казались бесконечными, и наконец вышли в сад, пустой и унылый в это время года. Днем шел снег, и теперь его тонкий слой покрывал верхушку ограды.
В стороне от лужайки, которая весной была покрыта роскошной травой и расцвечена множеством цветов и где так любили проводить время дамы, предаваясь разговорам, выслушивая стихи или танцуя знаменитые ронды, сейчас находились несколько мужчин, одетых, как и сама Фьора, в черные плащи, отчего они напоминали призраков. Двое из них сидели на скамье, принесенной из замка: это были герцог Карл и легат. Рядом стояла еще одна скамья — для Фьоры, которая и села на нее, предварительно молча поклонившись прелату, герцогу и еще одному мужчине, в котором узнала сводного брата Карла Смелого, Антуана. Все хранили полное молчание.
В отблесках света, распространяемого факелами, которые держали трое одетых в черное слуг — возможно, вдобавок и немых, — показались оба противника.
