— С чего ты взяла, что я в тебе нуждаюсь?
— Я могу сделать для тебя очень много такого, чего ты сам сделать не в состоянии. Это все, о чем я думала в течении нескольких последних часов. Тебе придется иметь дело с банками, счетами и с множеством других вещей, в которых я разбираюсь лучше тебя. Возможно, раньше ты знал это, но не теперь. Есть и еще кое-что… У меня есть определенное положение в правительственных учреждениях Канады. Я могу вполне официально получить доступ к различной информации, а кроме того, я могу рассчитывать на определенную защиту. Международная финансовая система терпит кризис, в результате которого пострадает и Канада. Это еще одна причина, почему я в Цюрихе. Я занимаюсь насущным анализом ситуации, чтобы поддержать принятие правильных решений на государственном уровне во взаимоотношениях с нашими союзниками, а не только прослушиванием теоретических дискуссий на конференциях.
— И при все этом ты собираешься помогать мне?
— Я думаю, что это возможно, включая защиту со стороны посольства, что может стать самым важным. Но я даю тебе слово, что при малейших проявлениях жестокости с твоей стороны, я уеду. Мои собственные страхи позади, и я не буду обременять тебя ни при каких обстоятельствах.
— При первых признаках… — повторил Борн, глядя на Мари. — И я смогу определить, когда и где это может случиться.
— Если тебе так хочется. Здесь мои познания ограничены. И я не буду спорить.
Он продолжал смотреть на нее, загипнотизированный тишиной.
— Теперь ты можешь прервать меня, чтобы мы могли заняться намного более приятными вещами, если тебе это по силам.
Рука Борна непроизвольно потянулась к ее груди…
Прошло еще три дня. Они все время находились в напряжении, как люди, ожидающие перемен. И когда они пришли, то они пришли так быстро, что разговоры о них уже нельзя было больше откладывать. Над столом поднимался сигаретный дым, смешиваясь с ароматом свежего кофе. Консьерж, весьма живой швейцарец, чьи глаза видели гораздо больше, чем произносили его губы, оставил им несколько цюрихских и одну местную газету.
Джейсон и Мари сидели друг против друга, погруженные в просмотр новостей.
— У тебя что-нибудь есть? — осведомился Борн.
— Этот старик, сторож на Гуизон Квей, был похоронен позавчера. Полиция не сделала никаких конкретных заявлений. «Расследование успешно продолжается», — утверждают они.
— В моей газете это дается более подробно, — сообщил Борн, неуклюже складывая газету левой рукой.
— Как она, все еще болит? — поинтересовалась Мари, уставившись на его руку.
— Уже лучше. Я могу двигать пальцами более уверенно.
— Я это знаю.
— У тебя испорченная голова, — он сложил газету и продолжил:
— Здесь они повторяют все то, что было вчера. Пули и следы крови будут переданы на анализ. — Но кое-что они добавили. Остатки одежды, этого раньше не было.
— А в чем тут проблема?
— Во всяком случае, не во мне. Моя одежда была куплена в самом расхожем магазине Марселя. А что можно сказать о твоем платье? Оно сшито по заказу или это стандартная модель?
— Ты пугаешь меня. Конечно, нет. Все мои платья сшиты у портнихи в Оттаве.
— Их можно проследить?
— Я не вижу каким образом. Материал привезен из Гонконга.
— А могла ты что-нибудь купить в магазинах вокруг или внутри отеля «Кариллон»? Что-нибудь, что потом могло быть на тебе. Косынку, заколку или еще что-то в этом роде?
— Нет, я никогда не покупаю вещей подобным образом.
— Хорошо. А с кем ты встречалась в Цюрихе, кроме тех, кто присутствовал на конференции?
— Ничего страшного. Я имела несколько встреч, в результате которых нашлось несколько заинтересованных лиц, которых можно будет использовать в интересах наших торговых компаний, а также компаний наших торговых союзников. Я должна отправлять отчеты об этом Петеру в Оттаву. Кстати, этот разговор навел меня на еще одну мысль, которая касается вас. Вы могли представлять ту часть вашей фирмы, которая занималась нелегальными торговыми операциями. Мне кажется, что я смогу получить об этом некоторую информацию. Но я должна сделать это по телефону. Такие вещи нельзя доверять телеграммам.
— Теперь я попытаюсь сунуть нос в твои дела. Что подразумевается подо всем этим?
— Если «Тредстоун», 71 стоит за каменной стеной каких-нибудь трансляционных компаний, то существуют определенные методы обнаружить их связь. Для этого я должна позвонить Петеру в Оттаву с телефона-автомата где-нибудь на автоматической телефонной станции в Париже. Я скажу ему, что натолкнулась на это название «Тредстоун» 71 в Цюрихе, и оно почему-то заинтересовало меня. Я попрошу его попрошу его провести скрытый поиск, с скажу, что чуть позже перезвоню ему.
— И если он найдет ее?
— Если она существует, то он ее найдет.
— И тогда я смогу войти в контакт с кем-либо из директоров или должностных лиц.
— Надо действовать осторожней и действовать через посредников. Через меня, например.
— Почему?
— Потому что их поведение весьма странно.
— То есть?
— Они даже не попытались разыскать вас в течении полугода.
— Но этого ни вы, ни я знать не можем.
— Это знает банк. Миллионы долларов лежали невостребованными, и никто не попытался узнать, почему. Этого я никак не могу понять. Похоже, что вам дали отставку. Это бывает, когда происходит крупная ошибка.
Борн откинулся на спинку стула, глядя на поврежденную руку и вспоминая резкое, сокрушающее оружие в темноте мчащегося автомобиля, рвущегося вперед по Степпдекштрассе.
Он поднял глаза и посмотрел на Мари.
— То, что ты говоришь о моей «отставке», может означать, что эта ошибка принимается за истину директорами Тредстоун.
— Возможно. Они могут думать, что ты вовлек их в нелегальные операции с участием преступных элементов, которые могут обеспечить им высокие прибыли. Возможно, что такая ситуация не понравилась правительству. Или ты соединил усилия своей фирмы с международным преступным синдикатом, вероятно, и не подозревая об этом. Все возможно… Это может объяснить их нежелание связываться в такой ситуации с банком. Они не желают быть официально замешанными в этих связях.
— В этом случае неважно, что выяснит твой приятель Петер. Я в любом случае остаюсь в одиночестве.
— Мы отступаем, но это уже не одиночество, это немного выше, чем четыре с половиной к пяти по десятибалльной шкале.
— Если бы она была даже девятибалльной, ничего бы не изменилось. Одни хотят меня уничтожить, а я не знаю почему. Другие могут оставить, но почему-то не делают этого. Не имея памяти нельзя обеспечить достаточную защиту. Возможно, что для меня может наступить такой период, когда я буду попросту беззащитен.
