* * *
Директор ЦРУ был разбужен в пять часов утра звонком телефона спецсвязи. Звонили из офиса помощника президента по национальной безопасности. Директору было велено явиться в ее кабинет не позже чем через час. «Господи, да спит ли когда-нибудь вообще эта сука?» — подумал он, кладя телефонную трубку. Директор сел на кровати, отвернувшись от спящей Мадлен, которая уже давно научилась не реагировать на телефонные звонки, не смолкавшие ни утром, ни днем, ни ночью.
— Просыпайся! — потряс он ее за плечо. — Я должен ехать по делам, и мне нужно выпить кофе.
Без единого слова упрека женщина встала с кровати, накинула халат, сунула ноги в шлепанцы и пошла на кухню.
Потерев лицо ладонями, Директор прошлепал в ванную и запер за собой дверь. Уже сидя на унитазе, он позвонил своему заместителю. С какого хрена Линдрос будет дрыхнуть, когда его начальник уже на ногах! К его удивлению, Мартин Линдрос не спал, и голос его звучал весьма бодро.
— Я провел всю ночь, изучая архивы «четыре — ноль». — Линдрос имел в виду самые засекреченные досье на служащих и агентов ЦРУ. — Теперь, как мне кажется, я знаю все об Алексе Конюшне и Джейсоне Борне.
— Замечательно! В таком случае найди мне Борна.
— Сэр, узнав так много о них двоих, о том, насколько они были близки, как часто рисковали своими жизнями, чтобы спасти друг друга, я считаю крайне маловероятной версию, согласно которой Алекса Конклина убил Борн.
— Меня вызывает Алонсо-Ортис, — раздраженным тоном произнес Директор. — Неужели ты полагаешь, что после позорного фиаско в туннеле под площадью Вашингтона я буду готов воспроизвести ей то, что ты мне сейчас сообщил?
— Конечно, нет, но...
— Ты чертовски прав, сынок! Я должен предоставить ей факты. Факты, из которых складываются хорошие новости!
Линдрос прокашлялся.
— В данный момент у меня таковых не имеется. Борн словно испарился.
— Испарился? Господи всемогущий! Мартин, ты, в конце концов, разведчик или сантехник, черт бы тебя побрал?!
— Этот человек — настоящий волшебник. Он просто взял и испарился.
— Он сделан из плоти и крови, как и все мы! — гремел Директор. — Как ему удалось просочиться у тебя между пальцев? Причем не в первый раз! Я полагал, что вы перекрыли все пути отхода.
— Так мы и сделали. Он просто...
— Испарился! Я это уже слышал! И ничего больше ты мне сообщить не можешь? Алонсо-Ортис отгрызет мне башку, но сначала я отгрызу твою!
Директор отключил связь и в бешенстве запустил трубкой в дверь туалетной комнаты. К тому времени, когда он принял душ, оделся и выпил чашку крепкого кофе из кружки, которую Мадлен поднесла ему, словно преданная наложница своему падишаху, возле дома его уже ждала служебная машина.
Сквозь затемненное пуленепробиваемое стекло автомобиля он смотрел на фасад своего дома — из темно-красного кирпича, с углами, выложенными светлыми камнями, и прочными ставнями на каждом из окон. Когда-то это здание принадлежало русскому тенору, Максиму какому-то там... Директору оно понравилось некоей математически выверенной элегантностью, аристократическим духом, какого уже не встретишь в постройках более позднего периода. Но самым лучшим в этом доме был словно бы привезенный сюда из Старого Света дух уединенности, витавший на внутреннем дворе, вымощенном булыжником, затененном старыми тополями и отгороженном от внешнего мира кованой решеткой ручной работы.
Директор откинулся на плюшевые подушки сиденья «Линкольна» и стал угрюмо смотреть на раскинувшийся вокруг спящий Вашингтон. «Твою мать, в такое время не спят только чертовы уборщики! — вертелось у него в голове. — Неужели, отслужив столько лет и занимая такой пост, я не заслужил право поспать подольше?»
Автомобиль проехал Арлингтонский мост, под которым змеилась лента Потомака — серая и унылая, как взлетная полоса аэродрома. По другую сторону реки, немного напоминая очертаниями постройку в дорическом стиле, неясно вырисовывался Мемориал Линкольна и памятник Вашингтону — темный и пугающий, как копья спартанцев, направленные в сердце врага.
* * *
Всякий раз, когда вода смыкалась над его головой, он начинал слышать мистические звуки, напоминающие перезвон колоколов, в которые, предупреждая друг друга об опасности, звонили монахи с вершин поросших лесом гор — те самые монахи, на которых он охотился, когда был с «красными кхмерами». И запах... Что же это был за запах? Ах да, корицы! Злобно бурлящая вода — будто живая. Она несет с собой звуки и ароматы, которые неизвестно где подобрала. Она пытается затянуть его вниз, и вот он снова начинает тонуть. Как бы отчаянно он ни боролся, как бы ни рвался обратно на поверхность, он ощущает, что, переворачиваясь вокруг своей оси, опускается ко дну, будто к ногам его привязан свинцовый груз. Его пальцы скребут по толстой веревке, привязанной к левой лодыжке, но она настолько скользкая, что пальцы срываются, не в состоянии развязать узел. Что же там, на другом конце веревки? Он вглядывается в наполненную тенями глубину, которая неотвратимо затягивает его. Ему кажется жизненно важным выяснить, какая именно сила тянет его на дно, словно это сможет избавить его от ужаса, которому нет названия. Он опускается, опускается, все глубже погружаясь во тьму и не понимая, чем заслужил эту страшную участь. Глубоко внизу, на дальнем конце веревки, он видит неясные очертания какого-то предмета — того самого, который станет причиной его смерти. От ужаса у него перехватывает горло, будто он проглотил пучок крапивы, и, пока он пытается получше разглядеть своего бездушного убийцу, в его ушах снова раздаются те же самые звуки. Теперь они звучат чище и не похожи на колокольный звон. Это что-то иное — более близкое и давно забытое. Внезапно ему удается рассмотреть, что тянет его вглубь. Это — человеческое тело. Он пытается плакать, и...
Хан проснулся и рывком сел в кресле, из горла его вырывался тоненький стон. Он с силой прикусил губу и оглянулся вокруг. В салоне самолета царил приглушенный полумрак. Он снова заснул, хотя и обещал себе не делать этого, заранее зная, что опять окажется во власти навязчивого кошмара. Поднявшись с кресла, Хан прошел в туалетную комнату, где с помощью бумажного полотенца отер пот с лица и рук. Сейчас он чувствовал себя даже более усталым и разбитым, чем тогда, когда крылатая машина совершала взлет. Пока он смотрел на свое отражение в зеркале, пилот объявил, что самолет приземлится в аэропорту Орли через четыре часа и пятьдесят минут. Для Хана это было равнозначно вечности.
* * *
Когда Хан вышел из туалета, возле двери, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, уже томилась целая очередь страждущих. Борн отправился в определенный город и с определенной целью. Хан узнал это от портного Файна. Кроме того. Борн взял пакет, который предназначался для Александра Конклина. Может ли статься, что он попробует выдать себя за Конклина? — размышлял Хан. Сам он на месте Борна поступил бы именно так. Глядя сквозь стекло иллюминатора на черное небо, Хан ощущал, что Борн находится где-то там, в огромном мегаполисе, раскинувшемся впереди. И в то же время он не сомневался в том, что Париж для Борна — всего лишь промежуточный пункт, а вот конечный пункт его назначения еще предстояло выяснить.
