– Зачем это могло понадобиться? – спросил Прайс.
– Просто дополнительная мера предосторожности, старина. На этой одежде нет бирок, в ней не используются ткани, которым отдают предпочтение те или иные производители: другими словами, проследить ее происхождение невозможно.
– Матерь божья! – воскликнул Лютер. – На что намекает этот кот?
– Успокойтесь, лейтенант, он ничего такого не говорил. Но я уже очень давно знаю этого человека, которого мы называем Беовульфом Агатой, – правда, надо признать, бо́льшую часть времени мы с ним дружим на расстоянии. Тем не менее мне прекрасно известны его, скажем так, outre
[109]
выходки. Следовательно, мы должны позаботиться о том, чтобы защитить честь секретной службы ее величества.
– А как насчет того, чтобы защитить нас? – спросил Консидайн.
– Дружище, если дело дойдет до вашей одежды, защищать вас будет уже слишком поздно.
– Огромное спасибо! Я летчик высшей квалификации. Не может ли НАСА отправить меня на Луну или на Марс?
– Лютер, вспомни про Пенсаколу, – заметил Прайс. – Там тебя ждет одна коммандер… Надеюсь, ты меня понял, коммандер Консидайн.
– Ничего хорошего из этого не получится, если дело дойдет до одежды.
– Лейтенант, у вас осталось еще два часа светлого времени, – напомнил Уэйтерс, – и ваш «Бристоль фрейтер» стоит на соседней взлетно-посадочной полосе. Второй пилот – один из наших людей, знающий только то, что ему предстоит сопровождать вас до Милана, – уже получил одобренный полетный план. Вам с Камероном лучше трогаться в путь.
– Почему я не могу лететь без напарника?
– По двум причинам. Во-первых, это не маленький провинциальный аэродром и не иностранный аэропорт, с которым можно было бы договориться, а «Хитроу», и порядки здесь весьма строгие. Пренебрегая ими, мы привлечем внимание к вашему полету, что нам совсем не нужно. Во-вторых, вы только что пересекли пять часовых поясов; это не могло не сказаться на вашем организме. Осторожность требует позаботиться о подстраховке.
– Расскажите это тем двум с лишним тысячам летчиков-истребителей, которым приходилось сражаться со времен Второй мировой войны до операции «Буря в пустыне».
– Ну, это было бы очень непросто.
– Хорошо, сэр, масса Уэйтерс.
В Милане они приземлились, когда уже стемнело. Камерона проводили в машину Тогацци, Лютера отвезли в гостиницу, а тем временем второй пилот, сотрудник МИ-5, договорился о подготовке самолета к вылету обратно в Лондон.
Оказавшись внутри знакомой машины, убогой снаружи и роскошной внутри, Прайс поймал себя на том, что его мысли разрываются между двумя вещами. Во-первых, он страшно скучал по Лесли; ему не хватало ее присутствия рядом, ее быстрого ума, проницательных суждений… и, разумеется, плотской страсти. Надо было взглянуть правде в глаза: он, Камерон Прайс, полностью отданный работе и не имеющий постоянных привязанностей и связанной с ними ответственности, влюбился по уши. После окончания колледжа он два-три раза был близок к этому, однако страсть к науке, а позднее одержимость работой в Управлении не позволили простому влечению развиться в нечто более глубокое. Теперь эти преграды были устранены; преданность работе оставалась, и Камерон сознавал, что каждая следующая операция будет давать ему что-то новое, однако теперь у него было достаточно свободного времени. И он нашел того, с кем ему хотелось делить это время до конца своих дней. Все было очень просто, и Прайс это понимал. Временные связи приносят минутное удовлетворение; настоящая любовь – это безумный, бурлящий мир вожделения, наслаждения и нетерпения.
Помимо этого, мысли Камерона крутились вокруг Скофилда. Какой секрет открыл Беовульф Агата и почему он ведет себя так скрытно? Сейчас было не время вставать в позу. Так что же вызвало странное поведение Брэндона? Впрочем, он выяснит все через час.
Наконец машина добралась до логова Тогацци, затерявшегося в лесах рядом с Белладжио, и Прайса проводили на знакомую веранду с рядом подзорных труб, направленных на озеро Комо. Приветствия были краткими, поскольку Скофилд горел нетерпением выложить то, что у него было. Он рассказал про странный телефонный звонок на борт яхты, про женщину, пригрозившую, что ему придется заплатить за смерть кардинала Паравачини.
– Звонить могли только из особняка, так что пока Тогацци избавлялся от трупа и наводил порядок на яхте, я бегом вернулся в дом и начал поиски. Там никого не было, по крайней мере, я не смог никого найти; но на столе в библиотеке я обнаружил бинокль рядом с телефоном. Из ближайшего окна как раз прекрасно просматривалась яхта. Так что неизвестная женщина звонила отсюда.
– Но ты ее так и не нашел?
– Нет, однако меня заинтересовала библиотека. Она нисколько не напоминала те библиотеки, которые мне довелось повидать. О, обязательных фолиантов в кожаных переплетах было предостаточно, из чего следовало, что их вряд ли когда-либо раскрывали. Обычных книг на полках стояли сотни, но было еще кое-что. Целая секция напоминала архив. Огромные альбомы с плотными, старыми, пожелтевшими страницами, сшитыми толстыми нитками. Взяв несколько, я погрузился в чтение. После чего позвал одного из телохранителей и попросил его сходить на яхту и предупредить Сильвио, что я здесь задержусь.
– И что ты нашел?
– Ни много ни мало как наглядную историю семейства Матарезе, начиная с конца прошлого века. Фотографии, дагерротипы, старые газетные вырезки, карты со специфическими отметками. Слов мало, и не текст как таковой, а только подписи на итальянском языке, одни короткие, другие длинные.
– Я их перевел, – вмешался Тогацци. – Брэндон немного говорит на нашем языке, но что касается чтения, его можно считать неграмотным.
– Зато я говорю по-французски лучше тебя!
– Язык, пораженный болезнью.
– И чего нового вы узнали? – нетерпеливо прервал перебранку стариков Прайс.
– Нового ничего, зато кое-что старое, очень старое, и тут я призадумался. Мы обратили свой взор не в ту сторону, пытаясь предупредить кризис, предугадать, где и когда он произойдет и что это будет такое.
– Но как мы можем этому помешать, если не будем знать, о чем идет речь?
– В том-то и дело, что мы ничего не найдем. Всю правду знает только один человек, тот, который отдает приказы, – Матарейзен. Он похоронил ее так глубоко, что, подозреваю, кроме него, помочь нам не сможет никто.
– Ну и?
– У меня есть одно предчувствие, такое сильное, что оно буквально проедает дыру у меня во внутренностях.
– Что ты имеешь в виду?
– Видишь ли, один из толстенных альбомов был полностью посвящен развалинам древнего замка Матарезе, родового гнезда барона. Там были десятки фотографий, снятых со всех ракурсов. По крайней мере тридцать больших страниц, и снимки не старые. Я хочу сказать, не зернистые и не пожелтевшие; казалось, их сделали только вчера. На последней странице была небольшая пометка от руки: «Негативы у Я. в-д М.».
