– Разумеется. В чем дело?
– Джеффри, номер-люкс – это замечательно, но мы летели с запада на восток, а не в противоположную сторону. Как вы верно заметили, у нас еще полдень. Я нисколько не устала…
– Это еще придет, дорогая, – прервал ее глава МИ-5.
– Возможно, но мне не терпится приступить к работе. Полагаю, вы знаете почему.
– Да, конечно. Вы беспокоитесь по поводу ребенка.
– Быть может, нам лучше потратить час, чтобы освежиться и привести себя в порядок, после чего можно будет начинать?
– Я не возражаю, – сказал Прайс.
– Ваше предложение звучит сладкой музыкой для моего внезапно пробудившегося слуха! Я вам вот что скажу, ребята: поскольку бумаги из нашей конторы выносить нельзя, за вами заедет машина, скажем, в половине восьмого. Если вы проголодались, у вас будет время заказать обед в номер, а вот от мысли сходить в ресторан вам придется отказаться.
– Я просто в восторге от ваших фондов на текущие расходы, – заметил Камерон. – Эх, поговорили бы вы на этот счет с одним человеком по фамилии Шилдс из Вашингтона.
– С Фрэнком Шилдсом? Со стариной Косоглазым? Жив еще курилка?
– У меня такое ощущение, будто я слушаю треснувшую пластинку, – пробормотал Прайс.
Рим, пять часов вечера
Джулиан Гуидероне, облаченный в темный костюм от лучших портных с виа Кондотти, прошел по мощенной булыжником виа Дуэ-Мачелли и поднялся по Испанской лестнице к парадному входу в роскошный отель «Медичи». Как и на каирском бульваре аль-Баррани, он задержался в узком проходе и закурил сигарету «Данхилл» с золотым фильтром, не отрывая взгляд от знаменитых ступеней, воспетых Байроном. Высматривая, не появится ли кто-нибудь, торопливо озирающийся по сторонам. «Хвоста» не было. Можно было идти дальше.
Гуидероне поднялся под алый навес: стеклянные двери автоматически открылись, и он, оказавшись в пышном вестибюле, отделанном мрамором, сразу же повернул налево и направился к сверкающим бронзой лифтам. Гуидероне чувствовал на себе взгляды тех, кто находился в вестибюле, однако это его нисколько не беспокоило; он привык, что на него обращают внимание. Он знал, что при желании может излучать ауру природной властности, превосходства, рожденную чертами лица, воспитанием, ростом и одеждой; так было всегда, и Гуидероне был этому рад.
Двери лифта открылись; сын Пастушонка вошел в кабину последним и нажал кнопку пятого этажа. Через полминуты он уже был на месте. Оказавшись в коридоре, застеленном густым ковром, Гуидероне изучил бронзовые таблички на дверях и определил, куда идти. Нужный номер оказался в конце коридора справа. На ручке двери был закреплен маленький синий кружок. Гуидероне постучал четыре раза, выжидая между ударами по секунде; услышав щелчок, он вошел внутрь.
Просторное помещение встретило его богатой обстановкой; стены были расписаны сценами из истории Древнего Рима, мягкие бархатные краски менялись, но доминировали золотые, белые, красные и синие тона. Сюжеты были самые разнообразные: от гонок колесниц на арене Колизея до бьющих фонтанов и скульптур, вышедших из-под резца Микеланджело и его современников. Посреди комнаты были расставлены кресла, в четыре ряда по четыре кресла в каждом, все лицом к кафедре, все занятые исключительно мужчинами. Возраст присутствующих варьировался так же, как и их национальная принадлежность: от тридцати с небольшим и до сорока, пятидесяти и даже шестидесяти. Гости съехались со всей Европы, а также приехали из Соединенных Штатов и Канады.
Все собравшиеся имели в том или ином виде отношение к журналистике. Здесь были и всемирно известные корреспонденты, и главные редакторы. Среди присутствовавших также были финансовые консультанты и ревизоры, а самый первый ряд занимали члены правления нескольких ведущих мировых газет.
И каждого из них лично пригласил на встречу сын Пастушонка, истинный глава Матарезе.
Джулиан Гуидероне не спеша прошел к кафедре, и в комнате воцарилась полная тишина. Любезно улыбнувшись, он начал:
– Я прекрасно понимаю, что среди вас есть те, кто присутствует здесь не по своей воле, а по принуждению. Я искренне надеюсь изменить ваше отношение, убедить вас в величии наших конечных целей. Я вовсе не чудовище, господа. Как раз наоборот. Скорее, я человек, благословенно наделенный огромным состоянием, и, уверяю вас, я предпочел бы заниматься своими разнообразными активами – вложениями, лошадьми, спортивными командами, гостиницами, чем готовить экономическую революцию, которая обернется благом для всех нас. Но я не могу… Позвольте задать вам риторический вопрос. Кто, как не человек, обладающий безграничными ресурсами, никому не обязанный своим образом жизни и вообще существованием, не связанный никакими обязательствами, способен объективно распознать финансовую болезнь, которой поражено наше общество? Я признаю́, что сделать это способен только такой человек, ибо ему нечего больше приобретать. Наоборот, он может потерять очень многое, но даже это в конечном счете не будет иметь особого значения… Господа, я являюсь беспристрастным, свободным от всяческих предубеждений судьей, арбитром, если хотите. Но для того, чтобы свершить предопределенное судьбой, осуществить свое предвидение, мне нужна ваша помощь. Надеюсь, вы мне не откажете, так что давайте выслушаем ваши отчеты. Начнем с первого ряда, слева от меня.
– Я являюсь главным инвестиционным советником манчестерской «Гардиан», – заговорил англичанин, и по его тихому, сбивчивому голосу было ясно, что он занимался порученным делом нехотя, через силу. – Как и было условлено, я представил долгосрочные экономические перспективы касательно ожидаемых растущих убытков газеты на протяжении следующего десятилетия. Дополнительные капиталовложения значительно превышают все то, что может предложить совет директоров «Гардиан». Иного выхода нет: необходимо искать мощный источник внешних финансовых влияний… или объединяться с каким-либо другим периодическим изданием. – Помолчав, человек из «Гардиан» тихо добавил: – У меня состоялись строго конфиденциальные встречи с коллегами из «Индепендент», «Дейли экспресс», «Айриш таймс» и эдинбургской «Ивнинг ньюс». – Он резко умолк. У него на лице застыло выражение отвращения и обреченности.
– «Монд», Париж, Марсель, Лион и вся Франция, – подхватил француз, сидящий рядом с англичанином. – Поскольку наша секция – те, кто сидит в первом ряду, в первую очередь обеспокоены структурным финансированием, я не стану повторять расчеты моего английского коллеги. Скажу лишь, что я действовал соответствующим образом. Перспективы очевидны. Сочетание обычной инфляции, неэффективного использования средств и резкого роста цен требует принятия решительных экономических мер, в первую очередь, консолидации. С этой целью я также имел доверительные встречи с некоторыми представителями «Франс суар», «Фигаро» и парижского отделения «Геральд». Надеюсь, это принесет свои плоды.
– В этом можно не сомневаться, – сказал лысеющий американец лет пятидесяти с лишним. – Технический прорыв в области компьютеров, разделенный процесс печати открывают возможности, перед которыми нельзя устоять. Одна печатная фабрика сегодня уже может обслуживать минимум шесть абсолютно не связанных друг с другом изданий, завтра уже целую дюжину. Мои знакомые из «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост», «Лос-Анджелес таймс» и «Уолл-стрит джорнел» только ждут, когда отвалится первая подкова. Все они считают, что лишь так мы сможем выжить.
