Лэнгфорд Дженнингс откинулся на спинку стула; его тихий голос был ледяным.
— О нет, так просто вам не отделаться — никому из вас. В этой администрации не будет встречной субботней ночной резни, никакого бегства на корабль или в горы. Вы останетесь именно там, где вы есть, и сделаете все, чтобы вернуть корабль на прежний курс... Поймите меня правильно, меня не волнует, что люди думают обо мне, о вас или о доме, который я временно занимаю, но я действительно волнуюсь за страну. Сильно волнуюсь. Так сильно, что данный предварительный рапорт — предварительный, потому что он отнюдь не завершен, — останется в моем владении, под моей ответственностью. Он не будет предан гласности до тех пор, пока я не решу, что настало время его обнародовать... а такое время настанет. Обнародовать его сейчас — значит причинить вред самому могущественному президентскому правлению за последние сорок лет и нанести стране непоправимый урон, но, повторяю, рапорт все же будет обнародован... Позвольте вам кое-что объяснить. Когда мужчина, а однажды, думаю, и женщина, занимает эту должность, ему или ей остается только одно — оставить свой след в истории. Ну, я выхожу из этой гонки за бессмертием в следующие пять лет жизни, потому что за это время рапорт — полный его текст, со всеми ужасами — будет предан огласке. Но этого не произойдет до тех пор, пока зло и все преступления, совершившиеся в мою бытность президентом, не окажутся наказанными. Если это означает работать денно и нощно, значит, так вы и будете работать — все, кроме моего льстивого, сводничающего вице-президента, который немедленно уберется отсюда... И последнее, джентльмены. Если кто-нибудь из вас рискнет запрыгнуть на тот гнилой корабль, который, действуя и бездействуя, мы все создали, помните, пожалуйста, что я — президент Соединенных Штатов, обладающий невероятной властью. В самом широком смысле она включает в себя жизнь и смерть. Это просто утверждение факта, но если вы воспримете мои слова как угрозу... Что ж, ваше право. Теперь идите и начинайте думать. Пейтон, а вы останьтесь.
— Да, мистер президент.
— Дошло до них, Митч? — поинтересовался Дженнингс, наливая себе и Пейтону выпить. Они были у бара, скрытого в нише левой стены Овального кабинета.
— Скажем, так, — ответил начальник Отдела специальных проектов. — Если я через несколько секунд не получу виски, то снова начну дрожать.
На лице президента появилась его знаменитая усмешка; он передал напиток Пейтону:
— Что ж, неплохо для парня с коэффициентом умственного развития как у телефонного столба, а?
— Это было необычайное представление, сэр.
— Вот к чему, боюсь, в основном сводится моя должность.
— Я бы так не сказал, мистер президент.
— Конечно, сказали бы, и были бы правы. Вот почему королю — одетому во все свои наряды или голому — нужен сильный премьер-министр, который, в свою очередь, создает собственную королевскую семью — из обеих партий, между прочим.
— Прошу прощения?
— Кендрик. Хочу, чтобы он баллотировался на выборах.
— Тогда, боюсь, вам придется его убедить. Как говорит моя племянница — я зову ее племянницей, хотя на самом деле она...
— Я все о ней знаю, — перебил Дженнингс. — Так что она говорит?
— Эван прекрасно понимает, что произошло и что происходит, но еще не решился. Его ближайший друг, Эммануил Вайнграсс, очень болен и, вероятно, долго не проживет.
— Это я тоже знаю. Вы не называли его по имени — помните? — но оно присутствует в вашем рапорте.
— Ох, простите. Последнее время я мало сплю. Все забываю... Во всяком случае, Кендрик настаивает на своем возвращении в Оман, и я не могу его разубедить. Он охвачен навязчивой идеей остановить торговца оружием Абделя Хаменди. И довольно правильно полагает, что Хаменди продает по крайней мере восемьдесят процентов всего оружия, используемого на Среднем Востоке и в Юго-Западной Азии, которое разрушает его любимые арабские страны. На свой лад Кендрик похож на современного Лоуренса, который пытается спасти своих друзей от международного презрения и конечного забвения.
— Что именно, по его мнению, он может совершить?
— Судя по тому, что он мне говорил, в своей основе это мошенническая операция. Не думаю, что он уже это понял, но цель именно такая: выставить Хаменди тем, кем он является, — человеком, делающим миллионы за миллионами, продавая смерть каждому, кто ее купит.
— Почему Эван считает, что Хаменди волнует мнение о нем его покупателей? Он занимается торговлей оружия, а не миссионерской деятельностью.
— Но мог бы, если бы половина продаваемого им оружия не действовала, взрывчатые вещества не взрывались, а ружья не стреляли.
— Боже милосердный, — прошептал президент, медленно поворачиваясь и возвращаясь к своему столу. Затем сел, поставил стакан на промокательную бумагу и молча уставился на противоположную стену. Наконец повернулся и взглянул на Пейтона, стоявшего у окна. — Отпустите его, Митч. Он никогда ни одному из нас не простит, если мы его остановим. Дайте ему все, в чем он будет нуждаться, но сделайте так, чтобы он вернулся... Мне нужно, чтобы он вернулся. Стране нужно, чтобы он вернулся.
* * *
На той стороне мира туманная пелена, наползающая с Персидского залива, словно одеялом накрыла улицу Туджар в Бахрейне. Это вызвало появление перевернутых нимбов под уличными фонарями и закрыло ночное небо.
Точно в половине пятого утра большая черная машина вторглась в этот пустынный прибрежный район спящего города и остановилась перед стеклянными дверями здания, известного как «Сахалхуддин», бывшего до позапрошлого года (с тех пор прошло шестнадцать месяцев) царственно богатой резиденцией человека-монстра, называвшего себя Махди. Из нее вылезли два араба в халатах и прошли в волну света от тусклых неоновых ламп, освещавших вход. Лимузин сразу же тихо отъехал. Человек более высокого роста мягко постучал по стеклу. Сидящий внутри за стойкой охранник посмотрел на наручные часы, встал с места, быстро подошел к двери и, открыв ее, поклонился неурочным посетителям.
— Все подготовлено, высокие господа. — Его голос был едва ли громче шепота. — Наружная охрана отправлена в увольнение, утренняя смена заступит в шесть часов.
— Управимся, — сказал тот визитер, что был помоложе и ниже ростом, очевидно, лидер. — Включает ли ваша хорошо оплаченная готовность отпертую дверь наверху?
— Несомненно, высокий господин.
— И только один лифт работает? — спросил более пожилой и высокий араб.
— Да, сэр.
— Мы запрем там наверху. — Невысокий устремился направо, к лифтам, его спутник немедленно последовал за ним. — Если я не ошибаюсь, — продолжил он громко, — мы должны подняться на последний этаж, так?
— Да, высокий господин. Вся сигнализация выключена, в комнате все возвращено на прежнее место, в точности как было... до того ужасного утра. А то, о чем вы просили, принесено наверх. Этот предмет был в подвале. Может быть, вы не знаете, сэр, но власти перевернули комнату вверх дном, а затем опечатали ее на многие месяцы. Мы не могли понять, высокий господин...
