— Не скажу, что очень хорошо, но достаточно, чтобы его понимать. Тот, кто знает Кендрика лучше чем кто бы то ни, было, — это Эммануил Вайнграсс, питающий к нему отцовские чувства, собутыльник, исповедник, советчик, гений, лучший друг.
— Человек, которого вы совершенно очевидно не одобряете, — вмешался Иаков, сверля взглядом моссадовца.
— Это еще мягко сказано! — кивнул тот. — Но отрицать его значение не имею права. Хотел бы, но не могу...
— Этот Вайнграсс представляет интерес для Моссад? — спросил Бен-Ами.
Моссадовец явно смутился. Интуитивно понизив голос, ответил:
— Мы использовали его в Париже. — Он проглотил комок в горле. — Вайнграсс вращается в самых разных кругах, знаком с огромным количеством людей. В общем, как ни неприятно это признавать, он был нам весьма полезен. С его помощью нам удалось выследить террориста, взорвавшего кошерный ресторан на улице Дю Бак. Проблему мы, разумеется, решили сами, но какой-то кретин посвятил его во все дела. Глупо, крайне глупо! Он, этот пройдоха, сумел извлечь из имеющихся у него сведений выгоду. — Моссадовец покачал головой, крепче сжал руль. — Позвонил нам в Тель-Авив, сообщил информацию, предоставил, короче, данные, позволившие предотвратить еще пять взрывов.
— Спас столько человеческих жизней, — задумчиво произнес Иаков, — а вы тем не менее им недовольны.
— Знали бы вы, что он за человек! Трудно принимать всерьез семидесятидевятилетнего бонвивана, разгуливающего по Елисейским полям в компании одной, а то и двух юных моделей, которых он одевает в самых дорогих бутиках на выручку от компании Кендрика.
— А вам-то какое дело? — удивился Бен-Ами.
— А нам он присылает счета за обеды и ужины в дорогущем ресторане «Серебряная башня»! Три тысячи, четыре тысячи шекелей — это как, по-вашему? Но оплачиваем, так как время от времени он снабжает нас ценной информацией. Как-то раз он оказался свидетелем события, когда мы, так сказать, взяли ситуацию под контроль. Забыть об этом он не дает, ибо напоминание приходит каждый раз, когда регулярные выплаты задерживаются.
— Похоже, он имеет на это право, — пожал плечами Бен-Ами. — Как агенту Моссад, действующему на территории другой страны, вы просто обязаны предоставлять ему прикрытие.
— Мы попали в безвыходное положение, вот и все. И это еще только цветочки.
— Прошу прощения? — не понял Иаков.
— Если кто и способен найти Эвана Кендрика в Омане, так это Эммануил Вайнграсс. Как только доберемся до Маската, позвоню из штаб-квартиры в Париж. Будь неладен этот Вайнграсс!
* * *
— Сожалею, — сообщил оператор коммутатора отеля «Пон-Руайяль» в Париже. — Мсье Вайнграсс уехал на несколько дней. Однако он оставил номер телефона в Монте-Карло...
— Очень жаль, — таковы были слова оператора «Эрмитажа» в Монте-Карло, — но мсье Вайнграсс отправился ужинать в «Отель де Пари», что напротив казино.
— Вы не могли бы дать его номер?
— Ну конечно! — с энтузиазмом проговорила дама. — Мсье Вайнграсс такой замечательный человек. Сегодня после чая он одарил нас всех цветами! Изумительный человек. Вот его номер...
— Сожалею, — ответил сладкий голос оператора в «Отель де Пари» — Мсье Вайнграсс оставил сообщение, что вечер, по крайней мере ближайшие пару часов, он проведет за игорным столиком под номером одиннадцать в казино. Он просил передать, что все, кому он понадобится, должны обращаться к Арману. Номер...
— Крайне жаль, — сказал Арман, доверенное лицо Вайнграсса в «Казино де Пари» в Монте-Карло, — но великолепному мсье Вайнграссу и его прекрасной даме сегодня не сопутствовала удача, поэтому он отправился в пляжное казино, заведение, конечно, не слишком высокого класса, но крупье там вполне сведущие. Французы, разумеется, не итальянцы. Спросите Луиджи. Он хоть и полуграмотный, этот уроженец Крита, но обожает мсье Вайнграсса и найдет его для вас. И, пожалуйста, передайте мсье Вайнграссу мои наилучшие пожелания и еще скажите, что я с нетерпением жду его здесь, когда фортуна будет к нему благосклонна. Вот номер.
— Ну разумеется! — воскликнул некий Луиджи, не скрывая своей радости. — Мой лучший друг! Синьор Вайнграсс, мой израильский брат... Он говорит на лучшем итальянском, словно это его родной язык. Он прямо перед моими глазами!
— Попросите, пожалуйста, его к телефону. Будьте так любезны.
— Синьор, он очень занят. Дама синьора Вайнграсса вот-вот выиграет огромные деньжищи! Фортуну, синьор, спугивать нельзя.
— Скажи этому ублюдку, чтобы взял трубку немедленно, иначе его израильская задница окажется в кипящем ослином молоке.
— Синьор...
— Делай как велят. Скажи ему, что на проводе Моссад.
— Псих! — Луиджи положил трубку рядом с телефонным аппаратом и не спеша направился к игральному столу.
Эммануил Вайнграсс, пожилой джентльмен с нафибренными самым тщательным образом усами, орлиным носом, который говорил о том, что среди его предков имеются аристократы, с зачесанными назад пышными седыми волосами, венчавшими его отлично вылепленную голову, стоял возле игрального стола среди беспорядочно циркулирующих по казино увлеченных процессом быстрого опускания денег людей.
Созерцатель, скорее заинтересованный игроками, нежели игрой.
Благодаря наряду — канареечно-желтому пиджаку и галстуку-бабочке в красную клетку — его нельзя было не заметить, и он знал, что в толпе по меньшей мере один человек наблюдает за ним.
На первый взгляд это был неуемный, моложавый старик, желающий быть в центре внимания щеголь, обожающий все яркое. Те, кто был с ним знаком, знали и другое. Живые зеленые глаза — время не смогло погасить его горящий детской непосредственностью взгляд — выдавали в нем искателя приключений, не утратившего интерес к жизни.
Он постоянно искал все новые увлечения, которыми хотел бы заняться, места, где мечтал бы побывать.
Весьма эксцентричный чудак, эти слова готовы были сорваться с языка, но никому и в голову не приходило, насколько эксцентричным он мог быть. Это был артист и деловой человек, одновременно простой и сложный.
Он всегда был самим собой и, к своей чести, сумел воспользоваться уникальным даром, позволяющим ему быть постоянно в игре, какой бы бессмысленной она ни казалась. И которая — увы! — в скором времени должна была для него закончиться Желательно, конечно, чтобы это произошло во сне.
Однако оставалось еще немало радостей в жизни, какие ему хотелось испытать, пока позволяло быстро истекающее время Но он был реалистом. В его возрасте — ему вот-вот должно было стукнуть восемьдесят — уже многое раздражало, внушало опасения.
Он взглянул на роскошную девицу рядом с ним за столом. Такая чувственная и такая безмозглая! Ну хорошо! Она согреет ему постель, возможно, он поиграет с ее грудями, а после заснет Меа maxima culpa.
[29]
О чем, собственно, он думал?
