— Спасибо за предупреждение. Постараюсь, чтобы меня не поймали.
— Вот и славно. Скажите, вы когда-нибудь слышали о Центре предварительного заключения?
— Извините, нет.
Домалевский заговорил, понизив голос, в каждом слове звучал неподдельный страх:
— Слухи о существовании этого центра подтвердились лишь недавно. Это огромное здание уходит под землю на целых шесть этажей. Только вообразите — ни окон, куда можно заглянуть извне, ни стен, из-за которых можно услышать крики истязаемых, ни малейшей надежды выбраться из этого каменного мешка. Иракская военная разведка построила его прямо под зданием госпиталя, близ военного лагеря аль-Рашид, к югу от Багдада. Говорят, что проект и чертежи этого чудовищного сооружения были разработаны лично Кусаем, безумным сыном Саддама. Отдельный этаж предназначен для так называемых военных преступников и слуг, вызвавших неудовольствие у Саддама. Представляете — для них зарезервирован целый этаж с камерами для пыток и смертной казни! Других арестованных распределяют по другим этажам. Стоит человеку попасть туда — и он официально уже не существует. О них нельзя говорить. Их имена никто не смеет упоминать. Эти несчастные исчезают навсегда. Но, на мой взгляд, самое страшное место в этом подземном здании... самое чудовищное и варварское... находится на нижнем этаже. Там Саддам распорядился устроить не только темницы, но и установить целых пятьдесят две виселицы!..
Джон почувствовал, как по спине у него поползли мурашки.
— Господи боже! Пятьдесят две виселицы?Массовые экзекуции. Так там можно повесить одновременно пятьдесят два человека? Нет, это не тюрьма, это какой-то ад! А человек, создавший ее, просто зверь!
— Именно. Так что учтите, лучше уж использовать оружие, чем угодить туда. — Поляк явно колебался, не зная, стоит ли говорить дальше. Потом поднял голову, взглянул на Джона, в его темных глазах светилась тревога. — Вы прибыли сюда тайно, неофициально, вы никем и ничем не защищены. О, они наверняка арестуют вас!.. И тогда, тогда остается надеяться лишь на удачу... что они убьют вас быстро.
— Понимаю.
— Если не передумали, не будем терять времени. Вам предстоит долгий путь. Нам пора.
На секунду перед глазами Джона вновь предстало лицо Софи, искаженное смертной мукой. Она боролась за жизнь, она хотела жить! Капли пота на раскрасневшихся щеках... светлые шелковистые волосы спутаны... дрожащие пальцы тянутся к горлу, рот судорожными рывками ловит воздух. Она тоже умерла в пытках.
Глядя на Домалевского невидящими глазами, он думал о том, что Софи была единственной женщиной на свете, которую он любил. И что она никак не заслужила столь ужасной, мучительной, преждевременной смерти. Ради Софи он готов на все. Он сможет, справится даже с Ираком и Саддамом Хусейном.
Смит поднялся из кресла.
— Пошли.
Глава 27
10.05 утра
Багдад
С заднего сиденья посольского лимузина Джон смотрел на шумевший вокруг город и с раздражением и отвращением отмечал одну характерную и присутствующую буквально повсюду черту — фотографии Саддама Хусейна. Тиран смотрел на него с огромных рекламных плакатов, установленных на стенах и башнях высотных зданий, с уличных афиш и постеров, из маленьких рамочек, выставленных в витринах лавок и магазинов. Хусейн с густыми черными усами и ослепительно белоснежной улыбкой был буквально повсюду. Вот он нянчит на руках младенца. Вот бросает героический вызов новому американскому президенту. Вот во главе семьи, в кругу бизнесменов. А вот гордо приветствует взмахом руки марширующие войска.
Власть Хусейна в этой некогда легендарной стране высокой культуры была сильна, как никогда. Он правил ею железной рукой. Он постоянно держал свою страну в состоянии войны, что только способствовало укреплению его власти и обнищанию народа, который не смел противоречить. Напротив, в иракцах вдруг проснулись невиданные прежде патриотические чувства. Саддам клеймил и осуждал наложенное ООН эмбарго за то, что миллионы иракцев умирали от недоедания. А сам он и его приспешники лишь бесстыдно жирели и богатели на страданиях простого народа.
Отвращение Джона лишь усилилось, когда они добрались до окраины города, где раскинулся элегантный и элитный район под названием Джадирийя. Здесь в роскоши и комфорте обитали придворные, прихлебатели и военные советники Хусейна. Лимузин проезжал мимо роскошных снежно-белых особняков, уютных кафе, сверкающих стеклами витрин дорогих бутиков. Вдоль обочин выстроились блестящие лаком «мерседесы», «БМВ» и «феррари». У дверей роскошных ресторанов застыли лакеи в ливреях. Бедность испарилась. Зато свидетельства человеческой алчности были на каждом шагу. Смит покачал головой.
— Это просто преступление!
Домалевский в кепи и униформе шофера заметил:
— С учетом того, как выглядит весь остальной Багдад, человеку, попавшему в Джадирийю, кажется, что он оказался на другой планете. Причем на очень богатой планете. Как могут люди быть столь беззастенчиво эгоистичны!
— Да, просто уму непостижимо.
— Верно. — Поляк остановил лимузин перед уютным белым домом, крытым синей черепицей. — Ну, вот и приехали. — Мотор продолжал работать, он покосился на Смита через плечо. На лице читалась тревога. — Я, пожалуй, подожду. Ну, хотя бы до тех пор, пока вас не выведут отсюда в сопровождении солдат республиканской гвардии. Я, конечно, беспокоюсь о вас, вы это знаете. Но, если такой нежелательный инцидент все же произойдет, надеюсь, не очень обидитесь, если я тут же умчусь прочь, и вы увидите лишь хвост машины да дымок из выхлопной трубы?
Смит улыбнулся.
— Я все понимаю.
В уютном белом здании размещалась приемная доктора Хусейна Камиля, известного в Багдаде терапевта. Смит вышел на улицу, залитую солнцем, осторожно огляделся по сторонам и по аллее, обсаженной старыми пальмами, двинулся к резной деревянной двери. Внутри, в приемной, было прохладно и пусто. Смит огляделся. Пышные ковры на полу, шторы, старинная мебель. Он смотрел на закрытые двери и размышлял о том, найдет ли за ними ответы на все свои вопросы и достаточно ли здесь безопасно. А вообще, если приглядеться повнимательней, доктор не так уж и процветает. Экономическая изоляция Ирака сказалась и на его материальном положении. Шторы выцвели, обивка на мебели поизносилась. Журналы, разложенные на столиках, были пятилетней, а то и десятилетней давности.
Одна из дверей отворилась, врач вошел в приемную. Это был мужчина лет за пятьдесят, среднего роста, смуглокожий, с темными, нервно бегающими глазками. На нем был белый халат и тщательно отглаженные серые брюки. И он был один. Ни медсестры, ни секретарши в приемной. Очевидно, назначая встречу Смиту, он позаботился о том, чтобы остаться с ним наедине, без свидетелей.
. — Доктор Камиль.
Смит представился, назвав свое вымышленное имя:
— Марк Бонне.
