Павел поднял голову.
— Ну что?
— Устала… Ты оказался прав. Ни к чему все это было затевать. Такие все чужие, и нам, и друг другу. А уж как старались, себе и другим внушали, будто по-настоящему рады встрече. Даже когда тебя увидели, живого и здорового, обалдели, конечно, но так ли уж обрадовались?.. Знаешь, такое чувство, будто захотела второй раз войти в ту же реку, а реки уже нет, одна старица застойная.
Окунулась — и вся в грязи, в ряске, не отмоешься…
— Ты действительно устала. Слишком много впечатлений навалилось разом, а теперь отхлынуло. Я бы на твоем месте прилег немного.
— А ты?
— Не хочется.
— Думы одолели?
— Одолели. Не помню, рассказывал тебе или нет, только в этот самый день ровно двадцать четыре года назад мы начало новой жизни отмечали.
— Как это — новой жизни?
— Окончание школы. Их класс только-только выпускные сдал.
— Их класс? — недоуменно переспросила Таня.
— Ну да. Они ведь все в одном классе учились — и Ванька, и Леня, и Ник… и Елка тоже… Таким составом на озера и рванули, на велосипедах. Молодые были, у каждого все впереди. А теперь вот встретились… те же, но без Елки…
— Прости, я не знала…
— Не извиняйся. Ты правильно поступила. Нужно было взглянуть в глаза друг другу еще раз — наверное, последний. Я за сегодня много пережил и, кажется, многое понял.
— Что ты понял?
— Пока не знаю. Точнее, знаю, только в слова не ложится. Что ничего не бывает случайно, что ли.
Павел замолчал. Таня подошла к его креслу, обняла мужа сзади, прижалась лбом к затылку.
— Люблю тебя, — прошептала она. — Так люблю тебя…
— Моя единственная… — Павел внезапно вздрогнул.
От этого неожиданного движения вздрогнула и Таня.
— Что? — встревоженно спросила она. — Что это было?
— Так, ничего… Почудилось. — Он помолчал. — Ты иди. Я докурю и тоже поднимусь. Надо бы вздремнуть немного перед ночной Прогулкой. Не передумала еще белыми ночами полюбоваться?
— Нет, что ты…
Она расцеловала его и отправилась в спальню.. Павел потушил сигарету, встал, в окно поглядел на залив.
И вновь из пустоты отчетливо шепнул голос, который он не мог не узнать:
— А как же я?
(1976-1979)
II
Таксист помог донести чемоданы до самых дверей, за что был одарен ослепительной улыбкой и пятеркой сверх счетчика, и отчалил, премного благодарный. Таня вынула из кармана заранее приготовленные ключи — домой она позвонила прямо из порта, и никто трубку не взял — и открыла дверь.
В прихожей на нее пахнуло ароматным, сладким дымом трубочного табака.
Странно, Ада трубку не курит, дядя Кока не курит вообще. Может быть, погостить приехал кто-нибудь?
Таня занесла в квартиру чемоданы и отправилась на розыски. В гостиной никого, в кухне тоже, только в раковине полно грязной посуды, на столе ополовиненный «Ленинградский набор» — коробочка с крохотными пирожными, — початая бутылка горького «кампари», стакан, на плите исходит последним паром раскаленный чайник. Она выключила газ, открыла форточку.
— Эй, есть кто живой? — громко позвала она. — Чайник чуть не загубили!
Ноль эмоций. В лавку, что ли, выскочили, раззявы?
— Ну и фиг с вами! — сказала Таня и полезла под холодный душ, скинув одежду прямо в ванной. Остальное подождет. Жарко!
Душ здорово взбодрил ее. Напевая и пританцовывая, Таня промчалась в свою комнату и принялась рыться в ящиках комода — подыскивала бельишко посимпатичнее.
Вдруг отчего-то захотелось принарядиться, пусть даже никто и не видит…
За спиной раздалось нарочитое покашливание и два-три хлопка в ладоши. Таня резко выпрямилась, развернулась, инстинктивно прикрывшись какой-то тряпочкой.
На ее тахте лежал совершенно голый Никита и гнусно ухмылялся.
— Мне повизжать для порядку? — ангельским голоском осведомилась Таня.
— Ты не пой, — с грузинским акцентом проговорил Никита. — Ты так ходы, ходы…
— Нашел Людмилу Зыкину! — Таня хмыкнула, нащупала в ящике другую тряпочку, кинула ему. — Прикройся, охальник. Смотреть противно!
— Ой, цветет калина в поле у ручья. Тело молодое отрастила я… — заголосил он ей в затылок.
Надо же, вот уж кого не ожидала! За пять лет студенческой жизни братец, впрочем, как и она сама, не шибко баловал родной дом своими посещениями. На первых порах еще наезжал — на зимние каникулы, на майские, а потом разругался с Адой и дядей Кокой, и как отрезало. Вещички с вокзала закинет, буркнет что-то взамен разговора и отчалит по друзьям или еще куда. Главное, размолвка вышла из-за сущей ерунды. Точнее, из-за того, что старшие отважились наконец на то, что давно уже следовало бы сделать — с концами сдали папашу-маразматика в богадельню.
Еще учась в школе, она недоумевала, как может Никита, такой эстет и чистюля, ходить за старым идиотом, как нянька, выносить за ним горшки, менять вонючие подштанники, мокрые или обкаканные — старик, садясь на горшок, нередко забывал стаскивать перед этим трусы, а то и штаны. Дошло до того, что братец милый надумал вообще не поступать в свой распрекрасный институт — видите ли, матери одной будет со стариком не справиться. И соизволил отъехать в столицу только после многократных Адочкиных заверений.
В институт он поступил, а в конце ноября, вернувшись с затянувшегося допоздна свидания с Генералом, Таня застала в доме большую перестановку. В гостиной на месте пожилого дивана образовалось антикварное бюро красного дерева с креслом, в бывшей Никитиной комнате вырос роскошный двуспальный гарнитур. Вещи брата перекочевали в полутемную людскую, откуда начали уже потихоньку выветриваться ароматы академика. Ада, опустив глазки, поведала не особо любопытствующей дочери, что папе опять стало хуже и его пришлось срочно положить в больницу. Ненадолго… Дядя Кока с Адой всю зиму сочиняли какие-то бумаги касательно Всеволода Ивановича, ездили по инстанциям. Таню они ни во что не посвящали, но очень скоро ей стало ясно, что Захаржевский В. И. едва ли вновь переступит порог своего дома. Кто бы возражал? А вот Никитушка отчего-то надулся. Даже с ней общаться перестал, хотя она тут ни с какого боку. Так только, здрасьте — до свиданья. Один раз, правда, по делу позвонил, прямо на ранчо, вскоре после того, как она с Павлом, считай, познакомилась. Денег попросил — другу на кольца, впопыхах забыли, перед самой свадьбой спохватились, а всю капусту уже на торжество выложили. Сначала она давать не хотела, перетопчутся как-нибудь, но, узнав, что речь идет о Ванечке Ларине, согласилась и даже решила про себя, что про долг этот якобы забудет. Не ради Ванечки, естественно. Ради Павла, принимавшего в этой свадьбе большое участие. Насколько она понимала этого человека, он непременно в голове отложит, какая она щедрая.
